Извини меня, говорит, не дождавшись ответа, Томас. Я не имел права спрашивать.
После смерти дочери мы очень обеднели. Он не мог заработать на жизнь и оставил меня разбираться с кредиторами.
Томас обдумывает ее слова, глядя с козел на позолоченные северным солнцем деревья.
Не очень-то порядочно, если мне позволено так сказать.
Позволено. Еще никто так дурно со мной не поступал.
Томас останавливает лошадей и слезает с козел, чтобы открыть ворота. Корнелис требует закрывать все ворота и двери, дабы не впустить дикую природу ветер, сырость, вредные испарения, бродячих животных. Идя к воротам, Томас говорит, не оборачиваясь:
Я рад, что ты к нам приехала. Мы все рады.
Сара тихонько улыбается про себя.
Она трудится над картиной до конца лета, выстраивая похороны мазок за мазком. Хочется верить, что в детском гробике Грита увидит дань памяти и уважения всему городку. Сара боится показать картину Корнелису наверняка тот хотел буколическую сцену или величавый пейзаж с воссозданным городком. Написать здания, какими они были, оказалось самым простым помогала определенность прямых линий и перспективы. Трудность в наблюдателях у реки и самой похоронной процессии. Сара пишет жителей городка тонкими прозрачными слоями и намерена постепенно добавлять им жизни и цвета. Однако как-то она оставляет работу на день, а вернувшись, замечает новый эффект. Краски впитались в холст, тела и одежда чуть поблекли и серебрятся. Это дефект грунта, ошибка либо Томаса, либо самой Сары, но ей нравится результат. Она вспоминает «Летний пейзаж» ван Гойена и бежит в кунсткамеру снова на него взглянуть. Вернувшись в мансарду, она решает, что продолжит накладывать на участников и зрителей процессии слои краски, но остановится ровно перед тем, как они станут полностью непрозрачными. Темная зимняя одежда, лица и руки будут чуть-чуть просвечивать, линии пейзажа будут еле заметно через них проступать. Это не призраки, думает Сара, а порождения невыразимого женского горя.
Хотя она все лето работает над одним полотном, Томас продолжает носить ей тщательно натянутые и проклеенные холсты. Он готовит их на конюшне и приносит по две-три штуки за раз, оставляя на чердаке, словно подарки. Сара иногда заглядывает на конюшню и видит Томаса за работой он стоит перед котлом, голый по пояс, вываривает кроличьи шкурки до густоты меда, потом мастихином тщательно наносит клей на поверхность натянутого холста. Сара только раз показала ему, как это делать, и протянула записанный на бумажке рецепт. Когда Томас протянул бумажку обратно, Сара поняла, что он неграмотный. Теперь у нее столько холстов, что хватит на год беспрерывной работы.
В тот вечер, когда она заканчивает похоронную сцену, Томас робко стучит в дверь, и Сара приглашает его войти. Тот переступает порог и, отводя глаза (он никогда не смотрит на Сарину работу, если только она сама не предлагает), заносит в дальний конец комнаты еще три холста.
Твоими стараниями мне придется писать до скончания вечности, говорит Сара.
Они правильные?
Сделаны идеально, только больше не надо их делать. Теперь я тебе покажу, как грунтовать.
Буду рад.
Сара стоит у окна с кистью в руке, смотрит на похоронную сцену. Вытирает кончик кисти о рукав рабочего халата.
Томас, можешь подойти и сказать, что ты об этом думаешь?
Он расцветает всякий раз, как Сара называет его по имени, и она это замечает. Томас медленно, держа шляпу в руке, подходит к окну. Сара сама удивляется, как сильно она хочет, чтобы он увидел ее картину. Стук сердца отдается в ушах. Когда Томас поворачивается и смотрит на картину, его лицо серьезнеет, в чертах проступает искренняя печаль. Он приближает глаза к полотну рассмотреть мазки, точно как она учила, потом отходит на несколько шагов, чтобы увидеть все в целом.
Я думаю показать ее Грите, прежде чем передавать господину Груну. Как ты думаешь, ей понравится?
У него такое лицо, будто он разжевал горький миндаль, и Сара боится худшего. Она несколько месяцев писала чудовищно плохую картину.
Я ничего не понимаю в картинах, говорит Томас.
У тебя есть глаза. Есть сердце и разум. В ее голосе сквозит отчаяние.
Томас смотрит на нее чуть укоризненно, затем вновь переводит взгляд на картину. Рассматривает с разных углов, закусив губу. Говорит тихо:
Мы поднимаемся и смотрим вниз с большой высоты. Как ты это сделала?
По наброскам с башни.
Он сглатывает и складывает руки на груди:
Я ощущаю ладонями холод.
Это все, что ты можешь сказать?
Меня учили чувствовать, а не говорить о своих чувствах.
Но если бы я уговорила тебя что-нибудь сказать, что бы ты сказал?
Он смотрит на картину, похожий в профиль на молящегося.
Она заплачет, говорит он. Это самая прекрасная и грустная картина, какую я видел.
Сару переполняет нежность и благодарность. Томас поворачивается к ней и вздрагивает, как будто увидел в ее взгляде нечто новое. Он смотрит в пол, гладит рукой шляпу. Впервые Саре приходит мысль, что Томас за ней ухаживает, пусть очень робко. Что все эти холсты уловка, два десятка предлогов с ней увидеться. Она чувствует стеснение в груди.