Это я уже понял, ответил я. Ты не помогаешь.
Умный малый, сказал он. Эту, самую дурацкую свою насмешку отец повторял часто. Он-то действительно был умным человеком. Возможно, его горе было именно от ума. Какой смысл в уме на задворках Кузничного рынка? Так только острее осознаешь, что оказался в безысходной ловушке. Всегда был умным малым.
Что сделано, то сделано, сказал я. Тут уже ничего не попишешь.
Это был фатализм Кузничного рынка. Мы совершили одну крошечную глупость, лишились бдительности на одно роковое мгновение, засунули свои носы куда не стоило и теперь поплатимся за это. Я это знал. Отец это знал. Иван это знал. Возможно, не знал только Антон, но и он о чем-то догадывался.
Отец умолк и перевел взор на небольшой синий газовый огонек, который не обогревал комнату. Газ отключили несколько дней назад, и я не знал, оттого ли, что отец промотал деньги за отопление, или это очередной сбой в снабжении. В последнее время они случались все чаще и чаще.
Таракан размером с мою ладонь пробежал по брошенным через угловой стык потолка трубам и исчез в дыре в стене, где они выходили из нашей квартиры к соседям.
Я плотнее закутался в старое, латаное-перелатаное пальто и прислушался к звукам дома, укладывавшегося спать. Снаружи оставался еще десяток людей, ждущих своей очереди к общей уборной. Младенцы в соседней квартире наконец перестали плакать. Отец встал и опустил свою встроенную в стену кровать. Я улегся на матрас рядом с холодным огоньком и посмотрел на икону святого Аганоста, оставленную на прощание матерью. Он склонился перед троном, на котором в своем посмертии жил Император, вокруг его головы сиял нимб, сверху на него взирали души примархов. Позднее я узнал, что большинство жрецов Экклезиархии сочли бы подобный образ еретическим, однако тогда он казался мне воплощением смирения.
Сон еще долго не шел ко мне. Я лежал, дрожа всем телом, то ли из-за зимнего холода, то ли от страха. Мыслями я снова и снова возвращался к тому, что отец хранил в запертой коробочке, спрятанной под скрипучей плиткой пола. Я задавался вопросом, удастся ли это украсть.
Полагаю, план я начал продумывать уже тогда. Он зрел в темных закутках разума, но пока был слишком пугающим, чтобы думать над ним всерьез.
Что будем делать? спросил Антон.
Сейчас он не приплясывал вокруг нас и никого не задирал. Антон был напуган. Раньше мне не доводилось видеть его таким поникшим, и я понял, насколько на самом деле плохи наши дела.
В многолюдном вестибюле мы ловили на себе взгляды. Кое-кто смотрел на нас даже с уважением. Слухи о том, что мы сделали, уже успели разлететься. Это не радовало: Топор просто вынужден был что-нибудь предпринять. Его власть зиждилась на страхе. Никто не имел права унижать его.
В многолюдном вестибюле мы ловили на себе взгляды. Кое-кто смотрел на нас даже с уважением. Слухи о том, что мы сделали, уже успели разлететься. Это не радовало: Топор просто вынужден был что-нибудь предпринять. Его власть зиждилась на страхе. Никто не имел права унижать его.
Не знаю, сказал Иван.
Он ждал ответа от меня. В нашей компании умником был я. Именно мне предстояло придумать, как все исправить. Мне не хватало духу сказать ему, что я не вижу какого-либо способа выбраться из передряги. Я толкнул огромные навесные двери, желая скрыться от обвиняющих взглядов. В лицо ударил холод. Из легких заклубились облачка пара.
Я оглянулся по сторонам. Обычная картина обычного утра. Тысячи рабочих плелись по грязному снегу. Те же гигантские фигуры имперских героев взирали с каждого перекрестка статуи, изваянные в лучшие времена, дабы воздать хвалу гвардейцам, защищавшим наш мир в бесчисленных войнах Империума. Над головой просвистел поезд, показавшись на миг в почерневших от грязи плексигласовых стенах пневматической трубы, в которой он мчался. Все выглядело таким нормальным. Ни единого признака того, что жизнь изменилась. Какие бы угрозы там ни скрывались, они не давали о себе знать.
Антон указал на большой вербовочный плакат, наклеенный на стену дома. На нем был изображен гвардеец в униформе, с героическим видом всматривающийся в далекий горизонт. Если вы тоже с Велиала и примерно одних лет со мной, то должны помнить таких гвардейцев. В то время они красовались на каждой улице.
Можем пойти в Гвардию, сказал Антон. Стать космическими десантниками.
Почему бы тебе не заткнуться? ответил я.
Антон годами донимал нас призывами вступить в Имперскую Гвардию. Это была его мечта. Он вынул из кармана комбинезона книжку потрепанную, с загнутыми углами, без обложки. Антон поднял ее с той же почтительностью, с какой люди держат молитвенники в соборах. Думаю, для него она была чем-то вроде сакрального предмета, в котором другие видели просто дешевый пропагандистский роман, печатаемый и распространяемый миллионными тиражами правительством планеты. Должно быть, Антон прочел ее сотню раз. Поразительно: он с трудом мог прочитать инструкцию, шевеля губами и водя пальцем по идеограммам, но продолжал и продолжал возвращаться к этой дурацкой книжонке.
Нет! Мы можем вступить в Гвардию и стать космическими десантниками. Тогда-то Топор нас не тронет.