Наверняка все видел секретарь с фраком.
Он подошел, меланхолически выругался. Была у него коротко подстриженная борода и усы, темно-рыжие.
Патрик Георг, протянул ладонь Адаму. Макферсон.
Замойский пожал ее над телами женщины и Джудаса своей левой рукой.
Наверное, вам стоит позвонить в полицию.
Патрик Георг взглянул влево от Адама. Там закружилась цветная пыль. Пыль сгустилась в низкого азиата, одетого в ослепительно белые одежды.
Ну? рявкнул на него Патрик Георг.
Император выражает глубочайшие соболезнования, азиат поклонился, почти встав на колени.
Император может надеяться на быстрое переформатирование, процедил Патрик Георг.
Император признает свою ошибку.
Император сознательно не исполнил свои обязательства.
Император укроет стахса Джудаса Макферсона в своей ладони.
Несколько поздновато.
Император приглашает в Дом. Теряем время.
Император гарантирует, что никто не преступит Первую Традицию. Никаких осмосов, посредническая манифестация самый узкий и наиболее защищенный канал. Фиксируй протокол во всем Фарстоне. От своего имени извинись перед словинцами.
Азиат повторно поклонился, после чего взорвался облаком серой пыли, которая тут же развеялась в вечернем воздухе.
Замойский демонстративно закашлялся, замахал здоровой рукой.
Ну, да. Я, значит, теперь Позвольте.
Обошел далеко стороной лежащие на полу террасы тела и стоящего над ними в дурацкой позе, с фраком в протянутой руке, Патрика Георга Макферсона и по широкой лестнице спустился на газон.
С подноса проходившего мимо кельнера он ухватил по очереди два бокала. В одном алкоголь; во втором вода. Выпил оба. Двинулся провокативно твердым шагом меж тенью и светом. Не был пьян. Был пугающе, неправдоподобно, непривычно трезв.
Он шел все еще совершенно бесцельно. Наконец, добрался до границы парка и здесь остановился ибо здесь она была, какая-то граница. Как автомат, что наткнулся на непредвиденное программой препятствие.
Вспомнил лавку и Анжелику, и ее взгляд сразу перед тем, как его ударило в грудь. Что-то его ударило там ничего/никого не было, и все же удар отбросил его, словно куклу, перекинул через лавку, швырнул в дерево. Это он помнил. И взгляд Анны, сияние ее темных глаз, как глядела на него, с удивлением, жалостью и раздражением в то время как он должен был видеть там страх и гнев
Замойский стоял в пахучей тьме древних деревьев и смотрел. Сотни свадебных гостей, десятки слуг. Смотрел и теперь видел.
Ни одной камеры, ни одного фотоаппарата.
Никто не разговаривает по телефону.
Никаких телохранителей, никакой, пусть самой незаметной, охраны.
Нет стариков, нет ни одного человека, о котором можно было бы сказать, что тот вышел из среднего возраста; время никого не угнетало.
Вспомнил лавку и Анжелику, и ее взгляд сразу перед тем, как его ударило в грудь. Что-то его ударило там ничего/никого не было, и все же удар отбросил его, словно куклу, перекинул через лавку, швырнул в дерево. Это он помнил. И взгляд Анны, сияние ее темных глаз, как глядела на него, с удивлением, жалостью и раздражением в то время как он должен был видеть там страх и гнев
Замойский стоял в пахучей тьме древних деревьев и смотрел. Сотни свадебных гостей, десятки слуг. Смотрел и теперь видел.
Ни одной камеры, ни одного фотоаппарата.
Никто не разговаривает по телефону.
Никаких телохранителей, никакой, пусть самой незаметной, охраны.
Нет стариков, нет ни одного человека, о котором можно было бы сказать, что тот вышел из среднего возраста; время никого не угнетало.
Джудаса и убийцу вносят внутрь замка, совершенно не скрываясь кто-то подбежит? крикнет? начнет истерить? Да куда там.
Невеста проходит подле террасы видит останки отца, но что делает? Вздыхает, поднимает глаза к небу и идет себе дальше.
Замойский стоял, широко расставив ноги, тяжелой ладонью массировал мощный затылок.
Напиться. Не поможет. Спросить. Но о чем? Кого? Якса, где Якса? Почему его нет на свадьбе? Должен же быть. Это ведь он должен заговаривать зубы Макферсону, контракт его дитя, я здесь только представительский довесок. Я должен еще подогнать Лукасевича, президент намылит нам холки, если
Моя память.
Он оперся спиной о ствол. Оперся и головой, это подняло его взгляд над стенами Фарстона. Воздушный шар был уже просто шершавой кляксой тьмы на фоне темного фиолета неба. Солнце зашло, и тени утратили чувство направления. Замойский был уверен, что небо безоблачно, но все же не видел ни одной звезды. Ах, нет, одна есть шар то заслоняет, то вновь открывает ее Венера, но ведь это тоже не звезда.
Следя за очередным ее затемнением, он похлопал себя по карманам в поисках телефона. Проверил также воротник пиджака, рубахи, манжеты. Нигде.
Шаги. Он не опустил взгляд от небосклона.
Да прими уже решение.
Этот голос голос Нины.
Кто ты? прохрипел он.
Она прижалась к нему. Пальцы на щеках, пальцы на губах, медленно, ласково считывала она Брайль его лица.
Я всегда тебя любила.
Тогда он уступил: закрыл глаза, опустил голову. Обнял Нину, больной правой рукой искал ключицу, шею, так всегда считывал настроение женщин: по пульсации их крови, по напряжению мышц, по запаху кожи. Погрузился в ее волосы, втянул воздух.