Последнее, что помню, как у меня перед глазами появилось лицо Нового Главного и я произнес: «Бвана, туземцы, они не войдут в Запретный Город». И потерял сознание.
Я очнулся в больнице. Мне повезло, сказал доктор, у меня случился, по его словам, «легкий сердечный приступ», вызванный волнением и перенапряжением. Я тотчас же хотел встать, но он не позволил, сказав, что по крайней мере три-четыре дня я должен оставаться под наблюдением.
Потом средних лет медсестра с розовыми волосами и детсадовскими ужимками задала мне ряд вопросов и, записывая ответы, смотрела на меня с такой кроткой укоризной, будто я ребенок, который упорно мочится в постель.
Теперь скажите, мистер Честли, сколько сигарет мы выкуриваем в неделю?
Затрудняюсь ответить, мэм. Я не настолько знаком с вашим режимом курения.
Она смешалась.
А-а, так вы обо мне говорите. Простите, я было подумал, что вы член королевской семьи.
Ее глаза сузились.
Мистер Честли, у меня работа.
У меня тоже, подхватил я. Латынь, третий класс, вторая группа, пятый урок.
Я уверена, что они смогут обойтись без вас какое-то время, сказала сестра. Незаменимых нет.
Печальная мысль.
А я думал, вы здесь для того, чтобы мне стало лучше.
Конечно, для этого, но сначала нужно покончить с небольшими формальностями.
Итак, за тридцать минут Рою Хьюберту Честли (бакалавру искусств) подвели итог в некоем подобии школьного журнала в клеточках расставили загадочные сокращения и галочки, и сестра приняла самодовольный вид. Должен сказать, что итог не блестящий: возраст шестьдесят четыре, работа сидячая, курит умеренно, недельное потребление алкоголя исключительно для бодрости, вес среднее между допустимой embonpoint[35] и настоящим avoirdupois.[36]
Доктор прочел все это с мрачным удовлетворением. Это предупреждение, сделал он вывод, знак, посланный богами.
Вам, знаете ли, не двадцать один, заявил он мне. Кое-что вам уже просто нельзя.
Старая песня.
Знаю-знаю. Не курить, не пить, не есть жареную рыбу с картошкой, не делать забегов на сто ярдов, не знакомиться с хорошенькими женщинами, не
Он прервал меня.
Я говорил с вашим терапевтом. Доктор Бивенс, так, кажется?
Бивенс. Я с ним близко знаком. С тысяча девятьсот семьдесят пятого по тысяча девятьсот семьдесят девятый. Блестящий малый. Получил «отлично» по латыни. Изучал медицину в Дареме.
Верно, сказал он, вложив в эти два слога бездну неодобрения. Он говорит, что уже давно беспокоится о вас.
В самом деле?
Да.
Черт побери! Вот что получается, когда даешь мальчикам классическое образование. Они обращают его против вас, поросята этакие, и не успеваете вы понять, что к чему, как уже сидите на обезжиренной диете, одеты в тренировочные штаны и подбираете себе богадельню.
Тогда не томите. Что этот маленький выскочка рекомендует на сей раз? Горячий эль? Магнетизм? Пиявки? Я помню, как он сидел у меня в классе такой маленький, кругленький, вечно с ним что-то случалось. А теперь он указывает мне, что делать?
Он вас очень любит, мистер Честли.
Ну вот, начинается, подумал я.
Ведь вам шестьдесят пять
Шестьдесят четыре. У меня день рождения пятого ноября. В Ночь костров.[37]
Он покачал головой, отмахиваясь от Ночи костров.
И вы полагаете, что можно навсегда сохранить ваш образ жизни
А какой у меня выбор? Согласиться на участь прикованного Прометея?
Доктор вздохнул.
Я уверен, что такой образованный человек воспримет пенсию и как награду, и как стимул. Нашли бы себе хобби
Хобби! Еще чего!
Я не собираюсь на пенсию.
Будьте же благоразумны, мистер Честли
Моя жизнь уже тридцать лет заключена в «Сент-Освальде». А что еще есть? Я сел на своей кровати-каталке и спустил ноги вниз.
Я чувствую себя прекрасно.
3
Четверг, 30 сентября
Бедный старый Честли. Знаете, мне захотелось поехать навестить его после уроков, и обнаружилось, что он уже выписался из кардиологического отделения, к неудовольствию врачей. Но его адрес есть в сент-освальдском справочнике, и я отправляюсь к нему, прихватив комнатный цветок в маленьком горшке, купленный в больничном киоске.
Никогда не приходилось видеть его вне школы. Старик, со стариковской белой щетиной под подбородком и старчески костлявыми белыми ногами в стоптанных кожаных шлепанцах. Он почти растрогался, увидев меня.
Напрасно вы беспокоились, заявляет он. Утром я снова буду в школе.
Правда? Так быстро?
За такое я почти люблю его, но и тревожусь. Мне слишком нравится наша игра, чтобы дать ему из нее выйти из-за каких-то дурацких принципов.
Может, стоит передохнуть несколько дней?
Даже не начинайте, протестует он. Мне этого с лихвой хватило в больнице. Найдите себе какое-нибудь хобби, сказал доктор, что-нибудь спокойное, чучела или макраме Боги, да почему сразу не дать чашу с цикутой и не покончить со всем этим?
Мне кажется, он слишком драматизирует, и я так ему об этом и говорю.
Ну что ж, корчит он гримасу, это я отлично умею делать.
У него крошечный двухэтажный домик в десяти минутах ходьбы от «Сент-Освальда». Прихожая доверху завалена книгами одни на полках, другие на полу, так что определить цвет обоев почти невозможно. Ковры вытерты до основы, везде, кроме гостиной, где притаился призрак коричневого аксминстера[38]. Он пахнет пылью, полиролью и собакой, умершей пять лет назад, большой школьный радиатор в прихожей пышет жаром, пол на кухне выложен мозаичной плиткой, уйма школьных фотографий покрывает каждую пядь голых стен.