Хёльв поднялся с земли и восторженно хлопнул эльфа по плечу:
— Ура! Спасены!
— Хм?
Пойдем к этому Нурру и скажем, что мы — посланники госпожи Арбигейлы, явились проследить, чтобы все было правильно подготовлено к ее прибытию, — выпалил юноша. И кто нам поверит?
— Все! Все нам поверят. Они ее боятся — это факт. Потому не рискнут и слово поперек сказать. Одеты мы, к счастью, весьма прилично, вполне сойдем за приближенных знатной дамы.
— А что мы будем делать, когда приедет сама чародейка? Прятаться от нее в чулан и молиться, чтобы она забыла, как превращать людей во всяких бессловесных тварей?
Поплотнее завязав шарф, Хёльв достал из кармана гребешок и расчесал волосы. Поправил кожаную повязку на лбу.
— Зачем нам дожидаться ее приезда? Поедим, обогреемся, а потом ускачем прочь.
— Так-так, ускачем. Ты, оказывается, еще и конокрад? Лэррен иронично приподнял левую бровь.
— Нет. Просто жить очень хочется, — серьезно ответил юноша. — Попытаемся?
Склонив голову, эльф задумчиво рассматривал узор на своих варежках. Пепельные локоны закрывали лицо, но Хёльв был уверен, что Лэррен улыбается.
— Ох и втравишь ты меня снова в неприятности.
— Лэр, другого выхода нет.
— Глупости. Можно просто попросить пустить нас переночевать.
— Но ведь ты и сам сомневался… Мой вариант надежнее! — Хёльв смахнул снежную крошку с курки Лэррена. Тот молчал.
— Наверняка у Нурра должно быть приличное собрание книг, как ты считаешь?
— Должно. — Эльф бросил хмурый взгляд на юношу, потянулся и встал. — Пойдем, что ли, в самом деле. Надо еще решить, как распределить роли.
Хёльв просиял:
— Ты, естественно, будешь библиотекарем.
— А ты — флейтистом? И зачем, скажи на милость, волшебнице может понадобиться повсюду нас с собой таскать?
— Хорошо. Тогда ты — дворецкий, а я — твой помощник…
* * *
Ойна появилась на свет летом, на следующий день после солнцеворота, в больнице брасийского храма Всемилостивой Амны.
Палата была полна — не столько оттого, что служительницы богини славились лекарскими способностями, сколько благодаря дешевизне врачевания. Бедных и увечных монахини лечили бесплатно, исподволь уговаривая принять постриг.
Сестра Минья, принимавшая роды, бережно взяла крошечную девочку на руки и привычным движением перерезала пуповину. Малышка не кричала, только тихонько вздыхала и смотрела по сторонам сияющими глазами. Монахиня опустилась на стул, коснулась пальцами детского лобика и тут же вскочила. Ее вытянутое лицо побелело.
— Чистая, — прошептала она и дрожащими руками завернула Ойну в пеленку.
Потом сорвала с себя заляпанный белый халат и выбежала в коридор.
— Чистая! Чистая! — закричала Минья, поднимая девочку над головой. — Радуйтесь, сестры! Матерь послала нам свое чадо! Позовите настоятельницу!
Захлопали двери, послышались возбужденные голоса, смех. Минью окружили десятки монахинь, к маленькой Ойне потянулось множество рук. Служительницы, прибежавшие позже, становились на цыпочки, чтобы разглядеть личико новорожденной.
— Зорюшка ясная, — с придыханием сказал кто-то.
Сестры согласно заахали.
За спиной Миньи, в лазарете, послышалось сдавленное хихиканье, сменившееся стоном. Никто не обернулся. Ущербная рассудком пьянчужка — мать Ойны — провела ладонями по окровавленному животу, сжалась в комочек, прячась от рвущейся изнутри боли, всхлипнула и умерла.
Воспитывалась Ойна в монастырском приюте, и поначалу ее жизнь ничем не отличалась от жизни брошенных родней сверстниц. Она вставала с зарей, помогала накрыть столы в трапезной, завтракала, вместе со старшими послушницами убирала и мыла посуду. После молитвы начинались уроки: сирот учили грамоте, основам арифметики и географии.