Дружбы самодержца он добился ещё через двенадцать лет. На корабле «Святой Пётр» Афанасий сопровождал царя на Соловки, и посреди сурового Гандвика судно угодило в бурю. Пётр Алексеевич испугался, что погибнет, исповедался и причастился у Афанасия. Но умелый кормщик вывел корабль к Пертоминскому монастырю. В благодарность за спасение царь поставил на берегу возле обители крест. Тогда и завязалась дружба царя и владыки.
У себя в Холмогорах епископ Афанасий боролся с раскольниками, собирал книги и морские карты, строил храмы и привечал художников. На колокольне Спасо-Преображенского собора у него стояла зрительная труба, в неё по ясным ночам владыка изучал светила и планиды небесные. Афанасий самотрудием составил «Описание трёх путей из поморских стран в Швецкую землю» и подарил сей трактат государю, который не раз гостил у него.
«Описание» пригодилось Петру Лексеичу необыкновенно. В 1702 году государь задумал отбить у шведов крепость Нотебург, что стояла на острове в Ладоге и запирала вход в Неву. Для взятия крепости необходимы были корабли с артиллерией. А весной Пётр как раз спустил с верфей Соломбалы близ Холмогор два фрегата «Святой Дух» и «Курьер». Требовалось как-то перебросить их с Белого моря в Онегу. Пётр вручил трактат Афанасия сержанту лейб-гвардии Михайле Щепотеву и приказал устроить «Осудареву дорогу» по волоку, описанному епископом. Щепотев всё исполнил, и по сей дороге фрегаты были переправлены посуху с моря на озеро. Нотебург, весь в дыму и крови, пал к ногам Петра Лексеича. Но владыка Афанасий скончался за пять недель до победы. Он успел попросить царя о милостях для своего духовного отца Исаакия и обители, где он возрос. И в память об Афанасии с тех пор государь не оставлял Далматову обитель своим попечением. Потому Исаакий и строил свою крепость, когда вся держава строила Петербург.
У меня такого заступника, как Лёшка Творогов, нет, мрачно сказал Исаакию Семён Ульянович.
Лёшкой Твороговым Афанасия звали до пострижения в монахи.
У тебя Матвей Петрович есть, мягко напомнил Ремезову Филофей.
Да он меня за червя держит!
Сам себя оскверняешь, Семён Ульяныч, напоказ в грязь кидаешься. Небось, опять с князем рассобачился? А ты попробуй с ним миром говорить.
Пробовал!
Не пробовал, уверенно возразил Филофей. Не прими в укор, Семён Ульяныч, но ведь ты исполненья своих дел жаждешь по гордыне. А гордыня плохой советчик. Вон иконописцы древности они перед работой постились, молились и каялись во грехах, сам Андрей Рублёв в исихазм погрузился. По укрощению страстей мастера бог его к свершениям и подводит.
Богомазам ничего не надобно! вспыхнул Семён Ульяныч. Они с Господом наедине одной только кистью машут! А зодчеству подавай людей, припасы, деньги, место! Зодчество всегда на торжище!
Я не о том. Господь всем помогает по-разному, лишь бы человек попросил. Но просьба это умаление себя. Хоть перед кем, хоть в миру.
Поклон спину не переломит, Семён, согласился Исаакий.
Худой извод перед Гагариным кланяться, вдруг слабым голосом сказал Иоанн. Он от лукавого кесарь, и чтить его пагуба.
Княже грешен, кивнул Филофей, но душа-то у него живая. Не дай ей пропасть, Семён Ульяныч. Пощади. Его по тебе судить будут.
Семён Ульянович ушёл из покоев митрополита в досаде и в сомнениях. Конечно, иного от попов ожидать и не следовало: «покайся», «помилуй», «попроси» Но ведь Лука-евангелист тоже говорил: стучите, и отворят вам.
Через два дня Семён Ульянович снова явился в губернскую канцелярию и уселся перед Матвеем Петровичем, хмуро глядя в угол.
Лаять меня пришёл? проницательно спросил Гагарин.
Пёс-молчун на дворе не слуга! тотчас огрызнулся Ремезов.
От твоей службы в моих карманах один сквозняк.
На саване карманов нетути.
Тьфу на тебя, Ремезов! разозлился Гагарин. Иди вон!
Ну, ладно, ладно, буркнул Семён Ульяныч. Ну, прости, Петрович. Мы с тобой оба не подарки, дак на дворе и не праздник.
Праздник будет, когда у тебя язык отнимется!
Ремезов тяжело вздохнул, удерживаясь от ответа, неловко приподнялся и со страшным скрипом подтащил лавку поближе к столу Матвея Петровича.
Давай вместе придумаем, как царское дозволенье на кремль получить, миролюбиво предложил он.
Не до кремля мне сейчас. Там в Петербурхе Нестеров царю в уши дудит, какой я злодей, и мне тише воды ниже травы надобно быть!
Про доносы свежеиспечённого обер-фискала Матвею Петровичу от себя сообщил всё тот же Исайка Морозов, губернский секретарь.
За печью не отсидишься. Измыслим обоюдно, как царя умаслить.
Чем мы его умаслим?! в сердцах спросил Матвей Петрович. Демидов вон пушки льёт, вот царь его в лоб и целует, а нас куда целовать?
У нас диковины разные! Возьми да мамонта моего царю отвези!
И что ему с мамонтом делать? Скакать на ём в бой со шведом?
Семён Ульянович размышлял, чем бы ещё удивить царя.
Могу чертёж какой-нибудь начертить.
Есть уже.
Знаю, где у башкирцев железная гора стоит. Атач называется.
Это не подарок, а расход казне.
Ежели согласишься, так на Искере колодец до дна раскопаю. По басне, туда хан Кучум перед бегством свою казну спустил.
Клад, говоришь? внезапно задумался Матвей Петрович. У него с молодости была прекрасная память на всякие возможные хитроумные выгоды. Клад оно хорошо, Пётр Лексеич любит куриозы