Находясь с таким человеком, что важно? Не то, что ты один раз побывал на концерте у Задорнова, второй раз, а то, что ты ездишь в течение года с ним и видишь, как он меняет программу, в зависимости от приёма аудиторией разных шуток, от того, где ты выступаешь, от того, как долго длится концерт, и так далее, и тому подобное. Это очень профессиональные вещи. Михаил Николаевич всегда был человеком профессии и человеком высокого такого полёта в отношении к жанру, к своему делу. Это же не вопрос гастролей со звездой. Наверное, если бы я поехал с какой-нибудь звездой, я бы учился звёздности. А у него я учился делу.
Я вообще думаю, что Михаил Николаевич никогда не был таким вот трибуном, который ставил задачу жечь глаголом сердца людей. Всё-таки для него сатира это было самовыражение, насколько я видел. То есть он всегда для меня внутренне оставался вот таким мальчишкой, который оправдывал свою фамилию, задорным в нём клокотала эта энергия кураж такого прикола. То есть мне кажется, он кайфовал, когда мог сказать то, что кто-то побаивался сказать. Не раз так бывало, что знакомые говорили: «Миша, я за тебя волнуюсь, ты так сказал про нашу власть». Он не был при этом прямо безоглядно отчаян, так сказать, в бичевании пороков. Нет, он же не на баррикады лез. Он шёл к людям, и люди ухохатывались, от этого им становилось легче. И вот эта энергия, которая ему устремлялась навстречу из зала, его питала. Он для этого всё делал. Не для того, чтобы что-то исправить в нашем мире. Мне кажется, он всегда был достаточно умным человеком, чтобы понимать, что в нашем мире исправить ничего нельзя. Ну, может, Иисус Христос что-то исправил в этом мире. И то, много народу работает до сих пор, и не могут все заветы выполнить. Ну, он, скажем так, сместил вектор. Поэтому мне кажется, самое главное, что давал Михаил Николаевич, это отдушину. Когда у людей появляется надежда, они же смеются. Смеются им становится легче, они легче относятся к этим проблемам. То есть он не искоренял проблемы, он изменял точку зрения на них. Во всяком случае, на некоторое время людям становилось легче. А ему легче оттого, что у него получилось, оттого, что это классно, он делает то, что умеет, и это органично, это востребовано. И в нашем же жанре смех это такая лакмусовая бумажка. Ты не можешь придумать аплодисменты, ты не можешь барабаном сзади, как у многих эстрадных исполнителей, задать ритм, овации, ты не можешь искусственных клакеров, так сказать, подпитать люди не могут искусственно смеяться. Ты не можешь заплатить этим людям, чтобы они ржали, это невозможно. Значит, они либо смеются, либо не смеются. Поэтому, когда у тебя есть эта возможность, когда у тебя есть эта власть над смехом, то ты, конечно, уже служишь этой способности своей, ты уже любишь искусство в себе и хочешь, я про него сейчас говорю, да, и хочешь это донести до людей, хочешь поделиться этим. Переживаешь, когда этого нет. Переживаешь, когда это ты делал много лет, а сейчас не знаешь, к какой аудитории обращаться. Поэтому я не думаю, что он был пессимистом, оптимистом это всё неправильные термины. Но это моё восприятие.
Мне два раза повезло в жизни: когда я со студенческим театром породнился и попал сразу на очень благожелательную студенческую публику и когда меня пригласил Михаил Николаевич
Я в тёплые руки любимых зрителей Михаила Николаевича попал сразу, и мы долго ездили. На афише в одном из городов было написано: «Выступает Задорнов со своим приЁмником»
Мне кажется, что он был современным абсолютно стендап комедиан. То есть самого высокого качества, американского, кстати, качества. И когда американские стендап комедиан ругают власть, я не думаю, что кто-то задумывается, за кого он сейчас. Нет, он просто хорошо занимается своим делом. В этом отношении, мне кажется, что, вообще, если говорить Задорнов и власть, он был всегда человеком настроения. Он мог подружиться с каким-нибудь чиновником, потому что ему понравился этот человек. И с другой стороны, в принципе, чиновничество как класс он терпеть не мог, и никогда с этим долго сосуществовать не мог абсолютно. Вообще, сосуществовать в любой системе, тем более в такой номенклатурной, он не мог, это ему было противопоказано.
Он всегда для меня внутренне оставался мальчишкой, который оправдывал свою фамилию, задорным в нём клокотала эта энергия кураж такого прикола. То есть мне кажется, он кайфовал, когда мог сказать то, что кто-то побаивался сказать
Он бы вступил в партию, потом тут же что-нибудь сказал про эту партию, тут же партия бы с ним и рассталась, всё. Союз партии и Задорнова был бы краток. Это невозможно, потому что партия это всё, это ты, значит, должен туда идти и это сказать. И вот когда наступит этот момент, он пойдёт не туда и скажет не то. И союз с партией закончится. Поэтому какие-то, наверное, кратковременные дружбы, знакомства были, он же дружил и с Ельциным, но всё это недолго. И безусловно, строилось не на каких-то политических амбициях, идеологиях, а, конечно же, на личном каком-то обаянии. Соответственно, он не мог приспосабливаться.