Аввакума еще помнили в Костроме и ее окрестностях. Он был уроженец соседнего воеводства Нижегородского, был поставлен священником в одном селе и много терпел от местных властей.
Потом, продолжала Нефилла, знали все Аввакума, когда его поставили протопопом в Юрьевце-Поволжском, после челобитья его в Москве знатным боярам; те вступились за него, и знатное духовенство отнеслось к нему ласково.
Дивились все его силе при всех его невзгодах и его житью богоподражательному, говорила Нефилла. А теперь богобоязненный ревнитель наш снова живет в ссылке! И боярыни, ученицы его, боярыня Морозова и сестра ее, что княгиня Урусова прозывается, не могли спасти его! Да и сами обе боярыни уверовали в его учение и пострадали за правду.
Много узнала Степанида из своей последней встречи с черницей. Внушала она ей:
Скрывайся пока, боярышня! Только твердо держись двуперстного креста и старых книг втайне да оказывай всякую помощь странницам нашим и странникам через раба Божия Захара, просила Нефилла, прощаясь и пряча свои рукописи в особый мешочек, висевший у нее на шее.
Боярышня Паша помогала между тем Ирине Полуектовне переносить и укладывать вещи, которые должны были остаться на хранении в подвалах под надзором сторожа Лариона.
Боярышни Хлоповы не отходили от окон. Заслышав, что Талочановы переезжают к деду, они в последние дни старались насладиться зрелищем укладывания их вещей, предчувствуя, что скоро лишатся любимого развлечения с отъездом семьи Ирины Полуектовны.
Глянь-ка, Игнатьевна! Вишь, прильнули к окнам плотно как! указывала на них Паша мамушке. Даже носы приплюснули, а лбом как бы стекол не продавили
Плюнь ты на них, родная! крикнула на Пашу мамушка Игнатьевна.
Паша уже отставила было губки, чтобы плюнуть, но Игнатьевна круто повернула ее за руку, говоря: «Делай свое дело!» и гневная выходка Паши была отстранена вовремя. Опомнившись, Паша была сама довольна, досталось бы ей от сестры!
Отпусти, мамушка, в бор побегать, просила Паша, после опять приду помогать, а пока ты кликни сестру, Степаниду; ее подруга Черная ушла, вот видишь, пошла по дороге к церкви
Муха черная! восклицала, глядя на дорогу, Игнатьевна. Жужжит, жужжит, и не ведаешь, про что она там!.. Право, жужелица. Ты с ней не знайся, Паша!
Ах, она мне уж прискучила! Все учила двумя перстами креститься, а я ей говорю: «За это далеко сошлют, пожалуй! Ты меня не учи; и поп наш, батюшка, не приказывал так персты складывать. Это, говорит, одна глупость у народа, не разумеют ничего!..» Нефилла отвернулась, а сестра заплакала, я и ушла от них.
Весело прощебетала все это Паша, не понимая борьбы, глухо начинавшей клокотать в окрестности да и в самой семье ее.
Складно ты ей ответила, гладко! Право, хорошо! И как у тебя на ту пору нашлось разума! радовалась Игнатьевна.
Я помню, что батюшка нам сказывает, сестра сама велела запоминать мне все о слове Божием. И Паша порхнула из калитки двора на дорогу в бор, почти столкнувшись с Захаром. Захар стоял подле калитки, мрачно уставив глаза на Игнатьевну. Он подошел к ней теперь и, пристально глядя на нее прищуренными глазами, недвижно стал перед ней в положении борца.
А ты почем знаешь, что наш поп-батька лучше научит против матери Нефиллы? спросил наконец Захар, наступая на Игнатьевну. Но Игнатьевна не сробела и, твердо уставив на него глаза свои, заговорила:
Слово Божие одно, от века! А кто его надвое толкует, тот сам повихнулся, значит! Вот что поп-то нам говорит: «Спаситель всех миловал и язычников спасал, а они еще и вовсе не клали на себя крестного знамения! И все народы, говорит, внидут в Царствие Божие, лишь бы по Божию слову жили! Вот как он учит!»
Я помню, что батюшка нам сказывает, сестра сама велела запоминать мне все о слове Божием. И Паша порхнула из калитки двора на дорогу в бор, почти столкнувшись с Захаром. Захар стоял подле калитки, мрачно уставив глаза на Игнатьевну. Он подошел к ней теперь и, пристально глядя на нее прищуренными глазами, недвижно стал перед ней в положении борца.
А ты почем знаешь, что наш поп-батька лучше научит против матери Нефиллы? спросил наконец Захар, наступая на Игнатьевну. Но Игнатьевна не сробела и, твердо уставив на него глаза свои, заговорила:
Слово Божие одно, от века! А кто его надвое толкует, тот сам повихнулся, значит! Вот что поп-то нам говорит: «Спаситель всех миловал и язычников спасал, а они еще и вовсе не клали на себя крестного знамения! И все народы, говорит, внидут в Царствие Божие, лишь бы по Божию слову жили! Вот как он учит!»
Эх, мать! Хорошо тебе за боярами живется, так ты так и говоришь, сказал Захар с горьким укором. Прикрепили бы тебя к посадской земле да поприжали бы, так ты бы не так пела! Ты бы другое скоро уразумела. Народу на этом свете нелегко живется, так и прислушивается он к тем, кто иначе учит, разумея, что с этого впереди быть может, а ты, нас не жалеючи, на нас же нападаешь!
Учат вас только на вашу же гибель! Лучше это разве, что народ начал прятаться в лесах, по кельям, и сам себя сжигает, погибает смертью лютой? А заберут, отыщут, так сошлют туда, где и солнце не светит! Ты не подводи нашу боярышню, все заявлю Лариону Сергеевичу, боярину нашему, если что примечу!