Так вот, спустившись в долину утром и взяв автомобиль (нечто на него очень похожее), вы к вечеру будете в Лейне. По дороге, примерно на середине пути, будет такой прекрасный озерный край, где не грех задержаться, но если не задерживаться, к вечеру приедете в Лейн. Это, получается, километров семьсот-восемьсот по моим прикидкам.
В ту пору, когда писалась «Большая телега», мне, разумеется, приходилось искать в интернете некоторые города, на которые легли звезды, потому что их названия были мне незнакомы. И надо было понять, как туда добираться. И конечно, мне хватило любопытства поискать Лейн. Ну мало ли что, на всякий случай. Так вот, тогда никакого Лейна на этой планете не было.
Я хочу вернуться к тому, с чего начал. К способу переписать мир.
Самое главное в «Большой телеге» не просто написано между строк. Оно вообще не написано. Оно сыграно, как игра. Та самая игра с мирозданием, от которой оно не может отказаться даже под конец света, как будущий Святой Людовик не может отказаться от игры в мяч, даже если это последний день мира потому что «чем игра в мяч хуже любого другого дела во время конца света». А литература это несомненная игра в мяч с мирозданием.
Со вчерашнего, ну, в крайнем случае, с позавчерашнего дня, город Лейн на карте существует. Я говорю «со вчерашнего», потому что именно вчера я тоже на всякий случай пошел в Google и посмотрел.
Город Лейн находится во Франции, в Бургундии. Он очень небольшой и пока что довольно далеко от моря. Но знаете, лиха беда начало. Перенесем. Счет в этой игре все равно всегда в нашу пользу.
Чашка двенадцатая
«Тубурская игра»
Об усилии и фатализмеТубурская игра.
Оказалось, что о ней не так-то просто писать.
Потому что уж либо писать все, либо ничего, а если писать все, то исключительно в повелительном наклонении, причем только тем образом, каким глагол работает в хохенгроне, то есть без существительного, действие обтекает предмет, как свет, таким образом проявляя его в мир через обтекание действием и признаками, а не через суть предмета.
И вот берем мы глаголы как обозначение пространства вокруг предметов и ставим их в повелительное наклонение.
Как будто беги не останавливайся переливайся говори не принадлежи пребывай везде сужайся до отрицательного беги сильнее беги.
Собственно, это будет наиболее полное описание того существительного, которым можно обозначить «Тубурскую игру».
Надо сказать, что для меня настоящее, существенное чудо вот как выворачивание Мира наизнанку всегда было связано с длительным напряжением и работой. Потому что молнии эти с пальцев, всяческое «Акцио!» или даже «Авада Кедавра!» это не чудеса. То есть не существенные чудеса. И между ними и существенным чудом разница примерно такая же, как между пришитой к рубашке пуговицей и платьем от Шанель. Совершенно разный объем вложения себя, труда и времени.
И ничего удивительного в том, что на эту работу по выворачиванию Мира призывается Нумминорих.
Я только отчасти могу себе представить, какой это для него ежедневный тяжелый труд его нюх. Особенно если учитывать, что эмоциями его небо не обидело, палитра его переживаний очень глубока и обширна.
По сути, он делает усилие размером со всю историю. Понятное дело, ставит совсем другую цель в начале, трижды тридцать раз меняет условия происходящего, перебирает сны и страны но все, что он делает, вытекает одно из другого так же плавно, как глаголы в хохенгроне. Только для Нумминориха они все в повелительном наклонении его сон не позади него, а впереди, и еще неизвестно, кто кого преследует.
Ниже автор отвечает на вопрос о том, как сочетаются судьба и свобода воли я тоже хочу об этом кое-что сказать. Если исходить из того, что свобода воли это усилие, причем направленное к существенному чуду, то судьба при этом будет тем самым неназываемым, но подразумеваемым существительным, который обтекается этим глаголом, обозначается им и делается благодаря ему видимым.
Я в этой книжке хочу быть всем: всеми снами, смешной девочкой Клегги, ветрами и языком хохенгрон. И обязательно шапкой. Причем наизнанку.
И только двумя людьми я там совсем не хочу быть: Нумминорихом и Датчухом Вахурмахом.
Потому что жизни ни того, ни другого я, наверное, не выдержал бы. Особенно Датчуха. Но вот он, кстати, больше всего страдает оттого, что не может ни к чему применить усилие. Когда все одинаково, даже ветер бессмертие и всемогущество превращаются в нечто очень неприятное. И, действительно, не стоящее малейших усилий.
На самом деле все наоборот, конечно. Особенно с тех пор, как шапка вывернута наизнанку.
«Тубурская игра» отличное заклинание-противоядие от концепции того, что «счастье это однообразно». (Отравляющим заклинанием мне видится «все счастливые семьи похожи друг на друга». Уж конечно, то ли дело нечастные день скандал, день примирение, опять скандал, тут не заскучаешь.) Последующие книги Фрая, мне кажется, тоже эту линию продолжают рассказывать о жизни как о счастье.
На самом деле все наоборот, конечно. Особенно с тех пор, как шапка вывернута наизнанку.