Но Боже мой! Разве вы виноваты?
Несчастный всегда виноват.
Полноте.
Нет, нет, граф, не говорите!.. Эти сто тысяч, если они не найдутся, если преступник или его сообщники, а может быть и сообщница, жена его, не захотят возвратить вам мне ничего не остается, как подвести последний итог наших счетов с вами
Шилов отвернулся к стене и замолчал.
Старик знал твердый и энергичный характер своего управляющего и поэтому в последних словах его услышал намек, заставивший его содрогнуться.
Дмитрий Александрович! сказал он, потом подумал минуту и вдруг, тяжело дыша, сказал: Дмитрий! Если уже так если тебя так заботит этот пустяк, то вот же, что я тебе скажу. Знай, что большая часть моего состояния после смерти моей принадлежит тебе и ты потерял не из моих, а из своих денег.
По мере того как граф говорил это, впервые называя Шилова на «ты», лицо последнего делалось все бледнее и бледнее И вдруг от слабости или от чего другого локоть его подвернулся, и он со слабым стоном упал на подушки.
Сламоте показалось, что он умер.
Старик вскочил, хотел кинуться к звонку, но раненый вновь открыл глаза и слабым жестом остановил его.
Ничего! Это так! От слабости!.. прошептал он Пройдет!.. Уйдите оставьте меня на несколько времени одного что, что вы сказали? Я Шилов, видимо, делал над собой какие-то страшные усилия, он боролся со слабостью и, к удивлению графа, стал побеждать ее. По крайней мере, лицо его из бледного вновь окрасилось. Теперь он лежал неподвижно, нахмурив брови и глядя пристально в одну точку.
Граф, увидя эту перемену и решив, что это волнение было естественным следствием его слов о наследстве, сам нашел, что лучше оставить больного на несколько минут в покое.
Но едва он вышел, едва его шаги замерли за поворотом из коридора в парадную залу, больной сел на постели и, схватив голову руками, долго не отнимал их и только качался из стороны в сторону, словно человек, страдающий зубной болью.
Но едва он вышел, едва его шаги замерли за поворотом из коридора в парадную залу, больной сел на постели и, схватив голову руками, долго не отнимал их и только качался из стороны в сторону, словно человек, страдающий зубной болью.
Граф вернулся через полчаса.
Больной лежал уже совершенно спокойно Демонически красивое лицо его имело уже обыкновенное выражение, но зато лицо графа теперь было бледно и встревоженно.
Вас зачем-то хочет видеть жена Краева, тихо сказал он, подойдя к самой постели, она тут, за дверью
Что же ей нужно? удивился Шилов.
Странная женщина! Я и сам не знаю, чего ей нужно даже, может быть, и она сама не знает, но она валяется в ногах, чтобы допустили к вам. Она говорит, что хочет что-то сказать вам и в то же время сама хочет в чем-то убедиться. Вернее всего, она хочет услышать из ваших уст, что среди нападавших был и ее муж. В ее положении, естественно, потеряешь голову. Надо вам сделать эту уступку для несчастной.
Для несчастной?! воскликнул Шилов, и темные, мрачные глаза его сверкнули, как у волка. Для несчастной?! Нет, она не несчастная, она сообщница преступления она-то и есть укрывательница денег она
Тише! шепнул было граф, но в это время дверь отворилась и на пороге показалась Татьяна Николаевна, трепещущая, но тоже сверкающая глазами.
Она слышала, что говорил про нее Шилов, потому что он говорил громко, а граф полушепотом, она слышала все от слова до слова.
Вот шаг, еще шаг, еще, и Краева остановилась у постели раненого.
Ты говоришь, что у меня скрыты деньги? спросила она хриплым голосом. Ты говоришь это!.. А!.. Теперь все ясно. Я гляжу в твои глаза и вижу твою преступную душу!.. Ты!.. Ты сам украл эти деньги!..
Сказав это, Краева пошатнулась и как сноп упала на пол.
Граф кинулся к ней, потом нажал кнопку звонка, а Шилов каким-то странным холодным тоном, вовсе не гармонирующим с его сверкающими глазами и бледностью, сказал:
Вы пустили, ваше сиятельство, ко мне сумасшедшую.
Приезжие
Прошло три дня после описанной сцены.
Татьяна Николаевна лежала у себя на даче в нервной горячке.
На этот раз, однако, граф Сламота принял самое живое участие в ужасающей семейной драме.
Доктор и две сиделки окружили больную, вновь нанятая няня была около детей.
Сам граф каждый день посещал окраинную дачку.
Он положительно не мог разобраться теперь в своих чувствах.
Они метались между Шиловым и этой несчастной женщиной.
Граф даже строго заметил первому, что тот напрасно обозвал Краеву укрывательницей, потому что он, Сламота, уверен в противном. Если муж негодяй, не всегда жена должна быть его сообщницей.
Шилов согласился с этим и выразил полное сожаление в поступке, объяснив его своим болезненным состоянием.
Тем временем, пока на даче Краевых все более и более осложнялась так ужасно начавшаяся драма, в одном из дачных поездов приближались к здешней станции двое путешественников, мужчина и девушка лет двадцати.
Последняя была стройная, красивая брюнетка, мужчина с приятным открытым лицом, блондин.
Они вели тихий, но горячий разговор. Казалось, он возобновился после долгого молчания и представлял окончание тех бесед, которые они вели в течение дальней дороги.