Когда ей сказали, что уходу за собой и за детьми она обязана графу Сламоте, она горько разрыдалась.
Плач больной доносился сквозь открытое окно в садик, где в углу все продолжала таиться Анна, несмотря на то что выздоравливающая уже много раз осведомлялась, нет ли от нее письма, и даже плакала по поводу ее молчания
В этот вечер, когда стенания Тани так явственно доносились в сад, маленькая Маня, которую тоже редко пускали к матери, вдруг увидела ее в окне.
В этот вечер, когда стенания Тани так явственно доносились в сад, маленькая Маня, которую тоже редко пускали к матери, вдруг увидела ее в окне.
Больная встала в отсутствие сиделки и облокотилась на подоконник.
Мама, мама! закричала малютка. У нас тетя, мама! Вон тетя!
Краева высунулась, глянула по указанному направлению, и сестры столкнулись взглядами.
В один миг Анна очутилась в комнате больной и подхватила ее почти на руки, целуя и успокаивая.
Она уложила ее обратно в постель и тогда только рассказала, что она уже давно тут и что она только боялась показаться Тане на глаза из-за предосторожности, которую ей посоветовала соблюдать сиделка.
Так ты давно тут? Милая! Дорогая! говорила Татьяна Николаевна, прижимая к себе руки сестры и целуя ее.
Она была так рада, что Анна теперь около нее единственный человек, перед которым она может излить свою душу. И она, не откладывая в долгий ящик, начала свое горькое повествование.
Она подробно описала вечер ареста, потом все его последствия и, остановившись на последнем воспоминании о посещении Шилова, задрожала вся, и глаза ее опять расширились, как в момент той сцены. Этого Анна еще не знала, и рассказ сестры произвел на нее глубокое впечатление.
А Таня, поднявшись на локте, окруженная подушками, горячо и страстно говорила:
Я бы ни за что не пошла к нему, Аня, если бы не видела сон. О! Боже, какой это ужасный сон! Я и теперь содрогаюсь, как только вспомню его!
Представь себе, снится мне Павлушка, бледный такой, худой и в цепях, пришел ко мне!
Татьяна Николаевна не выдержала и разрыдалась, упав на подушки; долго плакала она, долго Анна тихо гладила ее по голове, шепча:
Ах ты моя бедная, бедная!
Наконец Краева опять поднялась, опять облокотилась и с лихорадочно сверкающими глазами продолжала:
Пришел он наклонился будто бы тут вот, над постелью, и шепчет: «Танюша! Танюша! (И так это ясно было, словно наяву). Танюша, говорит, ты веришь, что я не украл эти деньги. Это не я украл, а он украл у себя сам. Вон он. И будто бы указал он рукою, и я увидела сламотовский дворец, а издали в окне управляющего. И палец Павлуши будто прямо на него показывает, а тот кивает головой и смеется!
Тут я проснулась, подумала, и вдруг словно толкнуло меня что-то, я побежала туда и при графе сказала ему Веришь ли, Аня, я могу Богом поклясться за Павлушу, что это не он. Я знаю моего Павлушу. Я жизнь отдаю на поруки, что это не он, а что тут какое-то или недоразумение, или же преступная страшная тайна, которую распутать может только один Господь, если смилуется над нами!
И опять залилась Краева слезами, и опять ничком упала в подушки. Анна от волнения тоже закрыла лицо руками.
В открытое окно ворвался ароматный вечерний ветерок, он прошумел ветками березы, опахнул кусты и надул занавеску, отчего с окна упал какой-то предмет, кажется, лекарственная стклянка.
Обе сестры вздрогнули и словно очнулись.
Аня, тихо сказала Краева, неужели и ты веришь, что Павлуша мой мог украсть?
Нет, я не верю! твердо сказала Анна. Не верю, потому что я люблю и уважаю тебя, Татьяна, потому что не могу и допустить мысли, чтобы выбрала себе в мужья человека, способного стать вором. Другая женщина могла бы ошибиться, но ты, Таня, я тебя знаю, ты совсем другой человек, ты шла замуж не по страсти, а по расчету, и, можно сказать, по расчету твоего благородного разума. Ты не могла бы увлечься подлецом. Это могу скорее сделать я, потому что имею (я сама сознаю) порывистую, страстную натуру. Я бы, пожалуй, могла закрыть глаза порыв мой мог бы ослепить меня, но ты нет. Но скажи мне одно тогда, Таня, что же это такое?
Я говорю тебе! горячо вскинулась Татьяна Николаевна. Я говорю же, что он нашел эти деньги под лавкой в вагоне.
Но зачем же он не отдал их тотчас же жандарму на станции?
Он хотел принести мне, хотел порадовать меня находкой, от которой он должен был иметь третью часть! Я сама укоряла его за это, а он улыбался. Под конец я уговорила его идти на вокзал и передать деньги, но в это самое время и пришли арестовать его. О! Аня, голубушка моя, что я пережила в эти минуты!
Воображаю! тихо и сочувственно сказала Анна, а в голове ее все продолжал вертеться вопрос: «Отчего он тотчас же не отдал деньги жандарму? Отчего?»
И как холодная, ядовитая змея в душу ее начинало заползать подозрение. Она боролась с этой змеей, она отталкивала ее с ужасом, но гадина отступала только на миг, а потом опять и опять продолжала свои попытки завладеть ее душой.
Снова сестры замолчали, снова в комнате сделалось так тихо, что слышен был шум листьев на соседних кустах и деревьях.
Вместе с ним резвые оклики детей врывались в комнату.