Антон стоял у дверей и молчал.
Калина Иванович развел руками и глянул на Братченко:
Чи грабить идти, чи што? Что ты будешь делать?.. Ведь животная бессловесная.
Антон круто нажал на двери и выскочил из комнаты. Через час мне сказали, что он из колонии ушел.
Куда?
А кто ж его знает!.. Никому ничего не сказал.
На другой день он явился в колонию в сопровождении селянина с возом соломы. Селянин был в новом серяке и в хорошей шапке. Воз ладно постукивал хорошо пригнанными втулками, кони лоснились жиром и прекрасным настроением. Селянин признал в Калине Ивановиче хозяина.
Тут хлопец на дороге сказал, что продналог принимается
Какой хлопец?
Да тут же був Разом прийшов
Антон выглядывал из конюшни и делал мне какие-то непонятные знаки. Калина Иванович смущенно ухмыльнулся в трубку и отвел меня в сторону:
Что ж ты будешь делать? Давай примем у него этот возик, а там видно будет.
Я уже понял, в чем дело.
Сколько здесь?
Да пудов двадцать будет. Я не важил.[97]
Антон появился на месте действия и возразил:
Сам говорил дорогою семнадцать, а теперь двадцать? Семнадцать пудов.
Сваливайте. Зайдете в канцелярию за распиской.
В канцелярии, то есть в небольшом кабинетике, который я для себя к этому времени выкроил среди колонистских помещений, я преступной рукой написал на нашем бланке, что у гражданина Ваця Онуфрия принято в счет причитающегося с него продналога объемного фуража овсяной соломы семнадцать пудов. Подпись. Печать.
Ваць Онуфрий низко кланялся и за что-то благодарил.
Уехал. Братченко весело действовал со всей своей компанией в конюшне и даже пел. Калина Иванович потирал руки и виновато посмеивался:
Вот, черт, попадет тебе за эту штуку, но что ж ты будешь делать? Не пропадать же животному. Она же государственная, все едино
А чего это дядько такой веселый уехал? спросил я у Калины Ивановича.
Да, а как же ты думаешь? То ему в город, на гору ехать, да там еще в очереди стоять, а тут он, паразит, сказал семнадцать пудов, никто и не проверил, а может, там пятнадцать.
Через день к нам во двор въехал воз с сеном.
Ось продналог. Тут Ваць у вас здавав
А ваша как фамилия?
Та и я ж з Вацив, тоже Ваць, Стэпан Ваць.
Сейчас.
Пошел я искать Калину Ивановича посоветоваться. На крыльце встретил Антона.
Вот показал дорогу с продналогом, а теперь
Принимайте, Антон Семенович, оправдаемся.
Принимать было нельзя, не принимать тоже нельзя. Почему, спрашивается, у одного Ваця приняли, а другому отказали?
Иди, принимай сено, я пока расписку напишу.
И еще приняли мы воза два объемного фуража и пудов сорок овса.
Ни жив ни мертв ожидал я расправы. Антон внимательно на меня поглядывал и еле-еле улыбался одним углом рта. Зато он перестал сражаться со всеми потребителями транспортной энергии, охотно выполнял все наряды на перевозки и в конюшне работал, как богатырь.
Ни жив ни мертв ожидал я расправы. Антон внимательно на меня поглядывал и еле-еле улыбался одним углом рта. Зато он перестал сражаться со всеми потребителями транспортной энергии, охотно выполнял все наряды на перевозки и в конюшне работал, как богатырь.
Наконец я получил краткий, но выразительный запрос:
«Предлагаю немедленно сообщить, на каком основании колония принимает продналог.
АгеевЯ даже Калине Ивановичу не сказал о полученной бумажке. И отвечать не стал. Что я мог ответить?
В апреле в колонию влетела на паре вороных тачанка, а в мой кабинет перепуганный Братченко.
Сюда идет, сказал он, задыхаясь.
Кто это?
Мабудь, насчет соломы Сердитый.
Он присел за печкой и притих.
Райпродкомиссар был обыкновенный: в кожаной куртке, с револьвером, молодой и подтянутый.
Вы заведующий?
Я.
Вы получили мой запрос?
Получил.
Почему вы не отвечаете? Что это такое, я сам должен ехать! Кто вам разрешил принимать продналог?
Мы принимали продналог без разрешения.
Райпродкомиссар соскочил со стула и заорал:
Как это так «без разрешения»? Вы знаете, чем это пахнет? Вы сейчас будете арестованы, знаете вы это?
Я это знал.
Кончайте как-нибудь, сказал я райпродкомиссару глухо, ведь я не оправдываюсь и не выкручиваюсь. И не кричите. Делайте то, что вы находите нужным.
Он забегал по диагонали моего бедного кабинета.
Черт знает что такое! бурчал он как будто про себя и фыркал, как конь.
Антон вылез из-за печки и следил за сердитым, как горчица, райпродкомиссаром. Неожиданно он низким альтом, как жук, загудел:
Всякий бы не посмотрел, чи продналог, чи что, если четыре дня кони не кормлены. Если бы вашим вороным четыре дня газеты читать, так бы вы влетели в колонию?
Агеев остановился удивленный:
А ты кто такой? Тебе здесь что надо?
Это наш старший конюх, он лицо более или менее заинтересованное, сказал я.
Райпродкомиссар снова забегал по комнате и вдруг остановился против Антона:
У вас хоть заприходовано? Черт знает что!..
Антон прыгнул к моему столу и тревожно прошептал:
Заприходовано ж, Антон Семенович?
Засмеялись и я и Агеев.
Заприходовано.
Где вы такого хорошего парня достали?
Сами делаем, улыбнулся я.
Братченко поднял глаза на райпродкомиссара и спросил серьезно, приветливо:
Ваших вороных покормить?
Что ж, покорми.
[15] Осадчий
Зима и весна 1922 года были наполнены страшными взрывами в колонии имени Горького. Они следовали один за другим и почти без передышки, и в моей памяти сейчас сливаются в какой-то общий клубок несчастья.