В Краксе любят музыку, будь то звуки гитары или напев скрипки. Каждый житель города с молоком матери впитывает чеканные строки поэмы о Гардаре, первом Короле и на всю жизнь сохраняет пристрастие к поэзии. Однако звон шпаг, нередко раздающийся на узких городских улочках, не привлекает внимания муз. Эти своевольные особы предпочитают черпать вдохновение в иных звуках, в стуке кастаньет, в звоне золотых монет либо же в плаче скрипки, с утра до вечера разносящихся над городом. Ни в одном другом месте Гардары нет такого количества музыкантов и певцов-сказителей, как в столице.
Мы гуляли по вновь отстроенным улицам уже почти три часа. Успели посидеть в паре трактиров, в одном из них потеряв Миха, как всегда заснувшего в обнимку с кружкой. Беспокоиться о нем нет смысла, мантия студента Академии защищает его лучше, чем сотня телохранителей. Девчонки опять затеяли какую-то игру, которая, по идее, должна была сподвигнуть на определенные, вполне невинные действия, типа поцеловать там кого, или более смелые действия, типа поправить подвязку на стройной ножке, в общем этакий аналог земной бутылочки или игры в фанты. Вот только уже после второго раза я зарекся играть в подобные игры, потому как желания девушек с каждым разом становились все фривольнее и настойчивее. Похоже, что эта игра в охотниц им уже и самим начала нравиться, ну еще бы, в Королевстве царят довольно легкие нравы, а я в качестве трофея, выгляжу очень даже ничего. Вот в этот самый момент, когда я всеми возможными способами пытался отмазаться от очень заманчивого предложения, с точки зрения одной из девиц, мои уши уловили звон тамбурина. Ноги сами понесли меня на эти звуки, пока я не оказался на одной из площадей Кракса, где толпа зевак окружила двух девушек, подбадривая их аплодисментами и веселыми криками.
Одна из них танцевала фригольдино, один из местных танцев. Ее искусство вызывало восхищение не только столпившихся вокруг зрителей, погонщиков мулов, разносчиков воды и почтенных матрон, окна всех окрестных домов, достаточно богатых и зажиточных, были распахнуты настежь, и сидящие возле них изнеженные аристократки, забыв о веерах, предназначенных для того, чтобы скрывать от нескромных взоров хорошенькие личики, и пылкие юноши, еще ни разу толком не брившиеся, все бурно аплодировали юной танцовщице и бросали ей серебряные монеты.
Девушки, собравшие вокруг себя толпу зрителей и приковавшие к себе внимание, были совершенно не похожи друг на друга. Одна, та, которая танцевала, была жгучая брюнетка, гибкая, тонкая, словно тростинка, с пунцовыми губками и блестящими глазами. Когда же она смеялась, смех ее звучал радостно и весело, словно перезвон серебряных колокольчиков, которыми был усеян ее тамбурин. Она то и дело вскидывала свою прекрасную обнаженную руку, державшую тамбурин и легко перебирала стройными загорелыми ножками. При этом добропорядочные и не очень, жители Кракса, равно как и члены аристократических и торговых семейств, могли любоваться еще и сверкающими белыми зубами, и упругой грудью молоденькой девушки. Однако, не смотря на всю ее жизнерадостность, душа ее, мне так почему-то кажется, была погружена в печаль.
Ее подруга была блондинка, немного бледная, с то и дело вспыхивающим взором. Она явно стеснялась внимания зрителей, а их любопытство, возможно, даже и оскорбляло. Лицо ее выражало одновременно ярость и испуг. Подбирая брошенные монетки, она не благодарила тех, кто их давал, как это обычно делают уличные танцовщицы, наоборот, создавалось впечатление, что это зрители должны были благодарить ее за то, что она снизошла до них. Я как и все на площади стоял заворожённый и ничего не
замечал вокруг. Случайно поймав взгляд блондинки я утонул в этих серых глазах, метающих молнии. Я не заметил как мои спутницы, вдруг, отшатнулись от меня, как раздалась толпа, как женщины поспешили увести бегающих детей. Я не обращал внимания на насупившихся мужчин, многие из которых уже обнажили клинки. Я смотрел в серые глаза и не мог оторваться. Даже то, что брюнетка испуганно опустила свой тамбурин и замерла в страхе, никак на меня не влияло. Блондинка смотрела мне в глаза, из ее рук с тихим звоном сыпались монеты, а в глазах нарастал ужас. Я ничего этого не замечал, даже того, как горят мои руки, по самый локоть пылающие плазменным огнем. Я стоял и смотрел в глаза, не в силах оторвать свой взор от милых глаз Авроры де Невер.
Не знаю, сколько длилось это наваждение, но в какой-то момент девушку перекрыл строй стражников, а мне в грудь уперлись острия копий.
Ее подруга была блондинка, немного бледная, с то и дело вспыхивающим взором. Она явно стеснялась внимания зрителей, а их любопытство, возможно, даже и оскорбляло. Лицо ее выражало одновременно ярость и испуг. Подбирая брошенные монетки, она не благодарила тех, кто их давал, как это обычно делают уличные танцовщицы, наоборот, создавалось впечатление, что это зрители должны были благодарить ее за то, что она снизошла до них. Я как и все на площади стоял заворожённый и ничего не
замечал вокруг. Случайно поймав взгляд блондинки я утонул в этих серых глазах, метающих молнии. Я не заметил как мои спутницы, вдруг, отшатнулись от меня, как раздалась толпа, как женщины поспешили увести бегающих детей. Я не обращал внимания на насупившихся мужчин, многие из которых уже обнажили клинки. Я смотрел в серые глаза и не мог оторваться. Даже то, что брюнетка испуганно опустила свой тамбурин и замерла в страхе, никак на меня не влияло. Блондинка смотрела мне в глаза, из ее рук с тихим звоном сыпались монеты, а в глазах нарастал ужас. Я ничего этого не замечал, даже того, как горят мои руки, по самый локоть пылающие плазменным огнем. Я стоял и смотрел в глаза, не в силах оторвать свой взор от милых глаз Авроры де Невер.