Такой вот военкомовец попался Сереге хоть матюкай, хоть спасибо говори. Особых проблем угодить на войну тогда не было, и секретность этому абсолютно не мешала. А детдомовец с ледяным огнем в глазах покатил эшелоном на Север, будто в издевку. Внутренние войска, лагеря, далекое эхо дедовой юности. Самому, впрочем, до «деда» было пока далеко. Пока что был неуставняк, жестокая «духанка», помноженная на восточную изощренность. Призывали в конвойные части все больше из Средней Азии, старослужащие себя ощущали помесью баев с сатрапами, превращая новобранцев в дехкан и рабов. Молодняк выдерживал не всегда кое-кто «вставал на лыжи», замерзая потом в бескрайней зимней лесотундре. Еще случались попытки суицида, разные по степени успешности.
Одного самоубийцу Сергей еле-еле успел выдернуть из петли. Откачал, оживил, дал по морде слегка, на правах спасителя. Командирам сообщать не стал, а крутых «дедушек-баев» вызвал в туалет, на беседу. Всех четверых сразу. Специально сбежал «с тумбочки», где положено было дневалить, и штык-нож, соответственно, висел на ремне.
- Ну, чё, пацаны, будем умирать? спросил весело, не вынимая пока клинок из железных ножен. Достанешь нож придется бить, тут уж назад никак.
- Вы здоровые бычары, но двоих с собой заберу. Давай, кто первый?!
История повторилась четверо старших и сильных пятились, он шел на них, давил взглядом, цедил сквозь зубы. Объяснял, что лучше пойти под расстрел за четыре убийства, чем сдохнуть здесь от побоев. Или в петле. Или просто терпеть их, уродов, чья кровь ничуть не гуще его собственной. «Дедушкам» до дембеля оставалось чуток, мыслями давно уже были в родных Ферганах-Ташкентах-Фрунзе, и досрочная смерть в эти планы никак не входила. Поняли, короче. Отступились. А Сергею вскоре привиделась Богородица совсем как на иконах в дедовой избе! Смутный серебряный лик отразился в ночном небе над сияющей тундрой, и Сергей замер на своей вышке, не веря глазам. Так и стоял, укутанный по уши, плечо оттягивал ремень автомата, а Она смотрела с небес на него одного конченого атеиста и пофигиста, верившего до сих пор только собственным кулакам. Улыбалась, кажется. От улыбки ее было тепло и радостно, будто простились тебе сразу все грехи, а жизнь впереди будет сиять, как этот снег. Повернется, наконец, лицом, вернет все, что отобрала, приласкает материнской рукой
Дембельнулся Сергей в 87-м. Ехал с Севера заматеревший и пьяный, из-под фуражки с малиновым околышем выбивался буйный чуб, в душе все кипело. Армия научила сносно болтать на тюркских языках и неплохо владеть ножом. Анашу попробовал, к чифирю привык. Светлых образов Сергею больше не являлось, да и тот раз списал, со временем, на собственный недосып. Мало ли что прибредится! Времена наступали странные, но веселые, генеральный секретарь ЦК КПСС сыпал из телевизора новыми словами, молодежь «на гражданке» выглядела диковато: цепи, петушиные гребни, еще всякое. Теперь так было модно!
Счастливого «дембеля» никто не встречал, пришлось поздравить себя самому. Портвейном в парке. На темной аллее пересекся с ребятами из песни группы «Кино» у которых «мама-анархия», а за отца все тот же благородный напиток, принятый Сергеем на грудь. В этот раз вышло совсем не по-песенному ребята с солдатом шутку не сыграли, а напротив, поймали от него хороших плюх и спасались бегством. Дальше на пути оказался милицейский наряд, и закончилось все отделением. Протокол составлять не стали, ввиду отсутствия потерпевших, а самому «дембелю» в милиции внезапно понравилось. Решил остаться, хоть и в другом статусе.
Милиция. Ментовка, ментура, мусарня так их называли контрагенты. Патрульно-постовая служба, потом разъезды в «уазике», потом розыск или нет, розыск был не сразу. Где то между Аллой и всем остальным. До того пришлось изрядно потоптать улицы, и фекалий хлебнуть пришлось тоже. Страна катилась в пропасть, народ делался все голоднее и злее. Патрульным стали выдавать невиданную вещь палки резиновые, а экипажи ПМГ[1] вооружили укороченными «калашами». Сырые осенние ночи пахли пьяным куражом и опасностью, выходить в них приходилось как в атаку. Дернув сто граммов для храбрости. Где-то там, на перекрестке полночных дорог ожидала его первая в жизни ведьма. Алое платье, светлый плащ, шпильки из гостей возвращалась! Ночью! В эдаком сексапильном виде! Сергей услышал крики издали, увидел возню серых тел над алым платьем, и пистолет в руку прыгнул сам. Почему не перебил всех там же? Бог знает! Или просто насильники оказались умными подняли лапы в гору при первом же выстреле. Смотреть на них не хотелось, взгляд прилипал сам собою к длинным женским ногам из под задранного платья.
- Дайте мне руку, что ли! сказала жертва требовательно, и наваждение пропало. Низкий чувственный голос, водопад волос, тонкая рука с изящными коготками. И взгляд вполне заинтересованный. Алла, Аллочка, бешеный огонь! Ведьма проклятая, единственная и последняя любовь! В ту ночь он лишь доставил ее в отделение, но потом были ночи другие без платья, без туфелек и без белья. Коготки драли мужскую спину с первобытной страстью, так, что и боли не чувствовал. Только счастье, только гордость. Карьера тоже вдруг поперла предложили перейти в угро, а там уже светили офицерские звания и совсем другая работа. Тогда же и свадьбу сыграли, под огненные ритмы ультрамодной «Ламбады». Новая ячейка советского общества бодро вступила в неведомые 90-е, а потом само общество исчезло, вдруг. Вместе с Советами. Ячейка, впрочем, продержалась долго аж на удивление.