Три королевских стражника{7} в голубых камзолах в руке каждого красовался жезл, оканчивающийся резной лилией, символом их власти, следовали на некотором расстоянии за прохожим в белом капюшоне, останавливались, когда останавливался он, и шли вперед, когда шел вперед он.
Вдруг какой-то юноша в узком полукафтане, с трудом сдерживая на сворке трех борзых, загородил проход в соседний переулок и, увлекаемый сильными псами, бросился под ноги прохожему, чуть его не опрокинув. Собаки сбились в кучу и завыли.
Вот еще нахал! Молодой человек говорил с заметным итальянским акцентом. Вы чуть моих собак не подавили. Жаль, что они в вас не вцепились
Невысокий, но ладно сложенный юноша лет восемнадцати от роду, со жгучими черными глазами и тонким овалом лица, теперь уже нарочно загородил дорогу и выкрикивал что-то басом, стараясь придать себе вид взрослого мужчины. Кто-то из прохожих взял его под руку и шепнул на ухо несколько слов. Юноша тут же снял шапку и склонился перед незнакомцем в глубоком поклоне, в котором чувствовалось уважение, лишенное, впрочем, всякого раболепства.
Прекрасные собаки! Чьи же они? спросил прохожий в белом капюшоне, не отрывая от лица юноши своих огромных холодных глаз.
Моего дяди банкира Толомеи, с вашего позволения, ответил юноша.
Не сказав больше ни слова, человек в белом капюшоне двинулся вперед. Когда его фигура скрылась в толпе, а стражники проследовали в том же направлении, возле молодого итальянца собрался кружок зевак, раздался громкий хохот. А юноша не трогался с места казалось, он не мог стерпеть обиду; даже собаки, и те смущенно жались к его ногам.
Что-то он теперь притих, раздался насмешливый голос.
Поглядите-ка на него! Чуть было не свалил короля на землю, да еще его же и обругал.
Тебя, сынок, веселенькая ночка ждет будешь ночевать в тюрьме и вдобавок тридцать горячих к ужину получишь.
Итальянец сердито оглянулся на зевак.
Ну и что тут такого? заговорил он. Я ведь его никогда не видал; как же я мог его узнать? И потом, запомните, горожане, что родом я из той страны, где нет королей, и там можно не жаться к стенам. В моем родном городе Сиене каждый гражданин сам себе король. Кто хочет сразиться с Гуччо Бальони пусть выходит!
Он, словно вызов, бросил толпе свое имя. Непомерной гордыней горели глаза юного тосканца, у пояса поблескивал кинжал. Никто не спешил откликнуться на его вызов. Юноша щелкнул пальцами, подымая собак, и пошел своей дорогой; как ни бодрился, он не мог скрыть уныния при мысли, не возымеет ли для него эта дурацкая выходка печальных последствий.
Вот еще нахал! Молодой человек говорил с заметным итальянским акцентом. Вы чуть моих собак не подавили. Жаль, что они в вас не вцепились
Ибо толкнул он не кого иного, как самого короля Франции Филиппа Красивого. Этот властелин, с которым не мог и мечтать сравниться могуществом ни один здравствующий государь, любил бродить по городу как простой горожанин, любил по дороге справиться о ценах на товары, попробовать фрукты, проверить добротность ткани, послушать, о чем судачит парижский люд. Он как бы щупал пульс жизни своего народа. Иной раз чужеземец, не зная, кто перед ним, справлялся у короля о дороге. Раз даже его остановил солдат и потребовал уплаты жалованья. Столь же скупой на слова, как и на деньги, король чаще всего обходился во время таких прогулок двумя-тремя фразами и ограничивал свои расходы двумя-тремя су.
Король проходил по мясному рынку, как вдруг на колокольне собора Парижской Богоматери тревожно запели колокола и издалека донесся громкий шум.
Вот они! Вот они! раздались крики.
Шум все приближался; люди в волнении бросились бежать. Здоровенный мясник вышел из-за прилавка и, не выпуская из рук резака, завопил во всю глотку:
Смерть еретикам!
Жена дернула мясника за рукав:
Опомнись, какие они еретики! Сам ты еретик! Иди-ка лучше в лавку, займись с покупателями, горе ты мое горькое, бездельник этакий
Супруги сцепились. Их тут же окружила толпа зевак.
Они сами во всем признались перед судьями! вопил мясник.
А судьи-то каковы? подхватил из толпы чей-то голос. Судьи они судьи и есть. Заплатишь им побольше, ну и рассудят по-твоему, боятся, что их под зад коленом с места турнут.
Тут все заговорили хором:
Тамплиеры они святые люди. Сколько одной милостыни раздавали
Взяли бы их деньги, а самих бы не мучили
А потому и мучили, что король их первый должник
Правильно король поступил
Что король, что тамплиеры один черт, крикнул молоденький подмастерье. Если волки промеж собой грызутся, нам же лучше значит, целы будем.
Какая-то женщина случайно оглянулась, побледнела, как полотно, и сделала знак остальным молчите, мол. Позади стоял Филипп Красивый и спокойно глядел на всех своим неподвижным, ледяным взором. Стражники незаметно приблизились к королю, готовые вмешаться в случае надобности. В мгновение ока толпа рассыпалась, зеваки опрометью бросились по улице, крича во весь голос:
Да здравствует король! Смерть еретикам!
Ни один мускул не дрогнул на лице короля. Казалось, он ничего не слышал. Если ему и доставляло удовольствие заставать людей врасплох, то наслаждался он этим втайне.