Вместе с ним к приюту направились двое здоровенных певчих, из чернецов, и это Лешеку понравилось больше всего – ведь Полкан мог и не послушаться Паисия.
Лешек не смел просить их двигаться быстрей – иеромонах и так перебирал ногами со всей возможной торопливостью, но сам успел добежать до дверей приюта и вернуться обратно, и снова побежал вперед. Он был уверен, что они опоздают!
Но Дамиан явно не ожидал, что ему кто-то может помешать, да еще и в его собственной вотчине, поэтому никуда не торопился, но и времени не тянул. И вышло все гораздо лучше, чем могло бы: появись Паисий на минуту позже – и Лытку могли и не спасти, а секундой раньше – Дамиан бы отговорился от него и выпроводил восвояси.
Из коридора приюта отлично просматривалась трапезная, в которую вела не дверь, а широкая арка, и один из певчих – помоложе и посообразительней – бегом пронесся по коридору. Лытка был привязан к лавке, и Дамиан занес над ним плеть, когда Паисий крикнул:
– Остановись, Дамиан! Ты убьешь ребенка!
Впрочем, остановили Полкана не слова иеромонаха, а твердые руки певчего. Лешек не рискнул зайти в трапезную, наблюдая за происходящим у двери в спальню, и в любую секунду был готов за этой дверью скрыться. Он думал, что воспитатели придут Дамиану на помощь, но те только отступили в сторону, не желая вмешиваться: они боялись Инспектора, но его выходку вряд ли одобряли.
Дамиан сопротивлялся и сквернословил, и, надо сказать, двоим певчим с трудом удалось его скрутить. Паисий негодовал – его подбородок дрожал от возмущения, и руки сжимались в кулаки, чего Лешек от иеромонаха не ожидал.
– Не сомневайся, после этого я добьюсь, чтобы тебя убрали из приюта! – выговорил он с тихой злобой, но Дамиан с заломленными за спину руками только рассмеялся ему в ответ.
– Развяжите мальчика, – велел Паисий воспитателям, – я не знаю, в чем он виноват, но смертью прегрешения ребенка карать не стоит.
Воспитатели переглянулись, и не посмели ослушаться.
– Мы пойдем к авве, – сообщил иеромонах и с достоинством кивнул ухмыляющемуся Дамиану, – и он сам решит, что с тобой делать.
Лешек благоразумно спрятался за дверь, и, когда Паисий увел Дамиана, сидел тихонько в спальне, надеясь, что Лытку отпустят, и они решат, что делать дальше сообща. Но Лытку не отпустили, а заперли в учебной комнате, и Лешек снова испугался: если кто-нибудь зайдет в спальню, то сразу догадается, что Паисия позвал Лешек, и Дамиан ему этого никогда не простит. Он сел на пол за кроватями, чтобы его нельзя было увидеть от двери, но не сомневался: его обязательно начнут искать и найдут.
А потом вспомнил, что все певчие, и мальчики, и взрослые, видели и слышали, как он позвал Паисия. И кто-нибудь обязательно расскажет об этом воспитателям, а те доложат Дамиану. От этого ему стало еще страшней, почти до слез. Он думал про Лытку: ведь авва ни за что не уберет Дамиана из приюта, теперь это ясно, как божий день. И что будет, когда Полкан вернется? Что он сделает с Лыткой?
Лешек дрожал в спальне до самого обеда – службу он пропустил, потому что боялся высунуть нос в коридор.
Дамиан появился в приюте, когда мальчики обедали, и, как ни странно, был весел и доволен собой. Он зашел в трапезную, обвел глазами своих воспитанников, поманил рукой Леонтия и сказал, нарочно громко, чтобы его все слышали:
– Разузнай, кто сдал меня Паисию. Хотя, я, наверное, и сам догадаюсь…
Он снова внимательно посмотрел на ребят, и Лешеку стоило большого труда не сползти под стол – ему казалось, что Дамиан давно понял это, и теперь просто играет с ним, как кошка с мышью. Да и глаза певчих непроизвольно скосились в его сторону.