Отец Паисий близок к авве, он тебе этого не простит.
Все трое поднялись, Леонтий взял Лешека за руку и сжал ее так сильно, что ему захотелось запищать. Однако по глазам воспитателя было понятно, что делать этого не следует. И тут до Лешека дошло, что он наделал: он, по сути, подтверждая слова Паисия, тем самым рыл яму Дамиану, он доказывал правоту иеромонаха, но одновременно подтверждал неправоту Полкана! Причем именно в том, в чем тот был наиболее уязвим – в вопросах веры! Эта мысль поразила его как громом, он понял, что ни Дамиан, ни Леонтий, никогда ему этого не простят, и их обещание – пустые слова, они всегда найдут повод придраться, так что Паисий не сможет уличить их в обмане. И Лытка его не спасет, и ничто теперь его не спасет…
Благочинный свернул к лестнице, и Лешек остался наедине с Полканом и Леонтием, беспомощно глядя Благочинному вслед. Ноги не хотели передвигаться, и, если бы Леонтий не тащил его за собой, Лешек бы точно упал.
– Ну что, значит, бога ты не любишь? – хмыкнул Леонтий, когда они вышли во двор.
– Люблю, – немедленно ответил Лешек, ощущая как слезы наворачиваются на глаза, – очень люблю, честное слово!
Дамиан шел вперед и не оглядывался, но спина его, напряженная, натянутая, говорила о том, что он в гневе, и гнев этот сдерживается могучим усилием воли.
– Плохо любишь, если отец Паисий этой любви в тебе не нашел.
Лешек молча расплакался и не сумел ответить. Он не винил Паисия, ведь иеромонах хотел, как лучше. Он хотел убрать воспитателей и Полкана, и, наверное, ради этого стоило помучиться, но Лешек к венцу мученика готов не был, и напряженная спина Дамиана приводила его в трепет.
Полкан распахнул двери в приютский коридор, по стенам которого горели лампы, и, наконец, обернулся. Лешек остановился и уперся ногами в порог, впрочем, сопротивляясь не очень сильно, Леонтий легко втащил его в коридор и подтолкнул к Дамиану. Лешек дрожал и плакал, и от страха не мог вымолвить ни слова, когда Полкан, одну руку положив на рукоять своей страшной плети, взял Лешека за трясущийся подбородок и нагнулся к самому его лицу.
– Я тебя запомнил, – он кивнул и легко усмехнулся.
Противная тошнота подкатила к горлу, и без того расплывчатое от слез лицо Дамиана закружилось перед глазами, ватные ноги подогнулись, и Лешек рухнул на пол, как подкошенный.
Через неделю Полкан был рукоположен в иеродиаконы и именовался теперь отцом Дамианом.
* * *
Лешек шел вперед медленно, но все же шел. Он оказался прав – за следующим поворотом реки ее патрулировали еще двое всадников. Усталость и бессонница брали свое: каждый раз, зарываясь в снег, он боялся, что не сможет подняться, такой соблазнительной была неподвижность. Стужа высасывала из него силы, он чувствовал, как тепло уходит из его тела с каждой остановкой, он привык к непрекращающейся дрожи, и, только падая в снег, замечал, как затекли непроизвольно приподнятые плечи.
Он не позволял рукам потерять чувствительность, хотя было заманчиво оставить все как есть – через полчаса боль бы прошла сама собой, но Лешек упорно растирал их снегом, сжимал и разжимал кулаки, заставляя кровь добегать до кончиков пальцев. Замерзнуть на краю леса он позволить себе не мог, тут его тело нашли бы легко и быстро, и тогда – все напрасно.
Наверное, стоило уйти поглубже в лес и развести костер, чтобы хоть немного погреться, но Лешек боялся заблудиться, и не хотел терять времени даром – днем он так идти не сможет. Сколько еще он продержится без сна? Сутки? Стоит только задремать, и ему придет конец.
Воспоминание о теплой печке в доме колдуна кольнуло острой болью.