Избавленная от навязчивых образов, порожденных ментальным воздействием, история пяти страшных убийств раскрывалась перед нашими глазами, логически стройная и выверенная до последней детали. Стефано попытался протянуть в центр и шестую ниточку неизвестную леди, застреленную охранником шесть лет назад, но, едва начавшись, цепочка оборвалась множественными вопросами, скрытыми под изображением обнаженной груди, тонкой шеи и плеч, едва прикрытых полупрозрачным шарфом. Эту часть стены Паук разглядывал особенно тщательно, но так ничего и не сказал.
Избавленная от навязчивых образов, порожденных ментальным воздействием, история пяти страшных убийств раскрывалась перед нашими глазами, логически стройная и выверенная до последней детали. Стефано попытался протянуть в центр и шестую ниточку неизвестную леди, застреленную охранником шесть лет назад, но, едва начавшись, цепочка оборвалась множественными вопросами, скрытыми под изображением обнаженной груди, тонкой шеи и плеч, едва прикрытых полупрозрачным шарфом. Эту часть стены Паук разглядывал особенно тщательно, но так ничего и не сказал.
Центральным листом оказалась картина. Руки, множество детально изображенных мужских рук, вытянутых вперед, так, словно пальцы стремились покинуть пределы бумаги. В каждое запястье была воткнута тонкая игла, к которой Стефано привязал концы протянутых по всей комнате нитей. Рисунок оказался подписан.
«Чужими руками».
Рядом с ним висело изображение молодой девушки, тщательно прорисованное до мельчайших деталей вплоть до кристаллов в фамильной диадеме Астерио, лежавшей на высокой прическе, и длинных капелек сережек в изящных ушках, но без лица. Стефано не закончил картину, и там, где полагалось бы быть глазам, губам, носу, сиял чистый лист, отчего изображение казалось пугающим. Но даже так я узнала, кого пытался изобразить младший дознаватель.
Это была я.
Такой я предстала на своем последнем балу перед тем, как оказалась в тюрьме на долгие восемь лет.
Из-под рисунка выглядывал край другого листа. Мы одновременно потянулись вперед. Наши пальцы соприкоснулись, и я поспешно отдернула руку, словно обжегшись, на мгновение забыв, что и Паук и я были в перчатках. Главный дознаватель аккуратно отколол желтый лист и отложил в сторону.
Белая гербовая бумага с размашистыми наклонными строками, столь непохожая на прочие документы, педантично переписанные рукой Стефано, бросилась в глаза. Судя по вензелям, это было письмо, отправленное из канцелярии прежнего главного дознавателя Веньятты.
Паук посторонился, давая мне возможность прочитать написанное.
«Уважаемый С. Пацци!
Ваши обвинения в применении ментальной магии, выдвинутые против лорда В. М., бездоказательны. К сожалению, время, потраченное на их рассмотрение, уже не вернуть. Прошу впредь не направлять мне официальных писем по этой теме, в противном случае буду вынужден поднять вопрос о вашей отставке».
В. М. Витторио Меньяри.
Стефано Пацци нашел менталиста-убийцу, произнес Паук. И это стало последним, что он сделал, пока его разум еще не был поврежден.
Вдруг главный дознаватель нахмурился. Отступив к окну, он принялся перебирать снятые нами бумаги, внимательно разглядывая их содержимое. Выражение его лица становилось все мрачнее и мрачнее с каждым просмотренным листом.
Я подошла ближе, и Паук, не глядя, протянул мне помятый лист из стопки.
«Я твой.
Наяву, во снах.
Тонких пальцев небрежный взмах
И сердце закончит бой.
Коснись и движенью в такт
Я вновь оживу.
Тик-так.
Ведь жизнь
Лишь ты мне даруешь,
Скажи умереть умру.
Скажи»
Неровная вязь слов покрывала бумагу с двух сторон. Стефано писал стихи, и странные, почти бессвязные строки текли потоком замысловатых образов.
Сердце забилось гулко и тревожно. Я с трудом понимала причину внезапного волнения: многие юноши в молодости выплескивали на бумагу свои страстные порывы, облекая их в стихотворные строки, а младшему дознавателю Пацци на момент, когда он исчез, едва ли исполнилось двадцать. Но отчего-то обещания, которые Стефано давал таинственной возлюбленной, его слова и рваный ритм строк вместо умиления вызывали нервную дрожь.
Паук дал мне еще один исписанный лист.
«Я твой.
И сердце мое бьется
Твоим движеньям в унисон.
Игрушка, мальчик, одержимый,
Но сердце живо для тебя.
Меня пленила одним взглядом,
Прикосновеньем забрала
Мое мятущееся сердце
И поцелуем выпила
Замершую от страсти душу.
Я весь опутан паутиной,
Я бабочка, ты мой паук»
Занимательная поэзия, едко произнес главный дознаватель, чье настроение внезапно испортилось. Может показаться, что бедняга совершенно обезумел от неразделенной любви. Хотя, впрочем, его художества утверждают обратное. Он помахал листом с изображением женской груди. Похоже, познать сладость запретного плода ему все же удалось.
Не без некоторого смущения я вгляделась в детальное изображение аккуратной женской груди с маленьким бледным соском. Дав мне рассмотреть рисунок во всех подробностях, Паук вытащил из общей стопки новое творение Стефано. На этот раз это оказалась незаконченная картина полностью обнаженной девушки, прорисованная от ступней до пупка, а дальше небрежно набросанная черновыми линиями. На тонкой лодыжке красовался изящный браслет. Кокетливо согнутая в колене ножка прикрывала промежность.