Антон зашел в холодную воду по колено, постоял, привыкая, разглядывая снующих рядом маленьких рыбок. Они его не боялись, но и не интересовались им, занятые своими делами. Солнце начинало согревать мир, и Антон надеялся, что, когда он выйдет на берег, его будет ждать теплая галька.
Вилла Ле Паради-сюр-Мер оправдывала свое название Рай-у-моря. Потому Кляйнберги ее и купили: хотелось рая у моря на Лазурном берегу.
Скрытый высокими кипарисами от чужих глаз въезд с дороги, массивные металлические ворота, за которыми открывались парковка и фасад двухэтажного дома, выкрашенного в теплую желтую краску. Мраморная лестница с широкими перилами, вдоль которых в больших терракотовых горшках цвела разных оттенков герань. Каменный пол нижнего этажа холодил босые ноги в жару, и сквозь открытое пространство туннель нескончаемых арок из кованого железа, обложенных разноцветным кирпичом, открывался вид на просторную метров в триста террасу за раздвижной стеклянной стеной.
Терраса выходила на другую сторону дома, откуда были видны их голубой-голубой бассейн с белыми лежаками по периметру и дальше ярко синее море и белые яхты в заливе Сен-Жан-Кап-Ферра. Из-за цветового соответствия казалось, что море является продолжением бассейна, да и весь мир Сен-Жан-Кап-Ферра с богатыми виллами, окруженными насыщенной яркой зеленью скрытых за высокими заборами садов, казался Кляйнбергам продолжением их Рая-у-моря. Рая, откуда их не выгонят ни за какие грехи: они купили свое право на рай. За деньги.
К часу дня на террасе становилось жарко даже весной, но, если нажать кнопку на стенке, выезжал медленно раздвигавшийся белый навес, закрывая людей от средиземноморского солнца. На террасе стояли глубокие плетеные кресла с мягкими светло-бежевыми подушками, три шезлонга и низкий плетеный стол, покрытый стеклом. В углу прятались от жары холодильник с алкоголем и другими напитками и высокий плетеный шкафчик с бокалами разного предназначения.
В саду за бассейном белела ажурная беседка с уютным куполом, в которой сидела Дора Кляйнберг и смотрела на качавшегося в гамаке маленького Аркадия: она ждала, когда мальчик заснет. Они приехали во Францию неожиданно на три дня и не успели оформить визу для няни, поэтому Дора должна была сидеть и надеяться, что сын угомонится и позволит ей заняться собой. Она, впрочем, знала, что Аркадий никогда не спит днем.
Валентин Найман, глухой голос с трещинкой, сразу хочется прислушаться. Поймите, мы заказали это социсследование, потому что проблема серьезная: нас не любят, и есть за что. По крайней мере, в народном сознании.
Покровский стоял на солнце у самого края тени от навеса, глядя на открывающуюся даль залива, бликующую солнечным светом, так что было больно на нее смотреть. Солнце двигалось медленно, лениво, словно зная, что у него впереди вечность согревать эту землю и спешить некуда.
Кляйнберга всегда поражало, что Покровский может находиться на открытом солнце часами и не сгорать, даже летом и даже в тропиках. Он не знал почему: тот был белокожий, и никаких причин не сгорать у Покровского не было. А он не сгорал.
Покровский молчал. Он обдумывал аргументы, перебирая один за другим, и все они были не раз проговорены за шесть лет проекта КВОРУМ. Эти шесть лет Найман финансировал почти половину всего проекта, и потому было необходимо его слушать, иначе строительство рая оказывалось под угрозой. Покровский понимал, что Найман легко может отодвинуть их всех на вторые роли. А быть на вторых ролях Валентина Покровского не устраивало. Даже в раю.
Нужно было спешить.
Я не все понимал. Нерусская интонация Строкова делала его речь странно значимой. Слова вроде знакомые, но они не ложились ровно, а двигались вверх-вниз, словно он говорил не по-русски. Оттого казалось, что Строков говорит что-то важное: Марк, что за удачливость? Почему не любят?
Строков единственный называл Наймана просто Марк: он так и не понял необходимость отчества в обращении к старшим. Особенно к старшим, у которых в десятки раз больше денег.
Максим, друг дорогой, тут загадок нет, сказал седой стройный мужчина, прилетевший вместе с Найманом.
Седого никто из них не знал. Какой-то близкий Найману человек родственник, что ли? Найман его представил, но Строков сразу забыл имя: тот был из другого мира. Гнатюк, сидевший рядом с Максимом, тоже не мог понять, почему седой здесь, но Найман, тративший на проект больше их всех, вместе взятых, мог привести на встречу кого угодно.
Строков единственный называл Наймана просто Марк: он так и не понял необходимость отчества в обращении к старшим. Особенно к старшим, у которых в десятки раз больше денег.
Максим, друг дорогой, тут загадок нет, сказал седой стройный мужчина, прилетевший вместе с Найманом.
Седого никто из них не знал. Какой-то близкий Найману человек родственник, что ли? Найман его представил, но Строков сразу забыл имя: тот был из другого мира. Гнатюк, сидевший рядом с Максимом, тоже не мог понять, почему седой здесь, но Найман, тративший на проект больше их всех, вместе взятых, мог привести на встречу кого угодно.