Подрываться вообще глупо. В том числе гражданским.
Они проехали еще один блокпост и свернули с основной трассы в сторону военного аэродрома. Отсюда до въезда в Монино тянулась проволока по обеим сторонам дороги. Широкову казалось, что в полутьме январского утра проволока искрила: по ней шел ток высокого напряжения. Он знал, что ему это кажется.
Слева далеко из рваного тумана выплыла хмурая от утренней стужи деревня с дымка́ми над трубами, торчащими на худых крышах. В редких избах горел свет желтоватые отблески сквозь замерзшие окна.
Деревня скоро пропала, с ней пропала и чужая ранняя жизнь. Вокруг темнели холодные зимние поля, окаймленные сквозным голым лесом. Лес тот стоял пустой. Звери ушли: голодно, и война кругом.
Родина.
Лет семь назад, когда большая война только разгоралась на юге, Широков ездил в отпуск на Ладогу, где местные, подвыпив, еще звали страну Россией. Широков запомнил тот отпуск, оттого что много рыбачил и много спал. Он подолгу сидел в мелко покачивающейся лодке метрах в ста от поросшего тонким кустарником глинистого берега, закинув удочку с грузилом в темную воду, и спал. Все равно ничего не ловилось.
Теперь на Ладогу не поедешь: это Финляндия. Путинбург еще наш. Да Москва пока держится. До весны.
Черная толстая металлическая папка для документов с гербом России и вытисненными золотом буквами ФСБ съехала на повороте с кожаного сиденья. Широков еле успел ее поймать. Он положил папку на колени и прижал ладонью, ощупав цифровой замок на торце закрыт ли. Внутри хранилась еще одна папка старая, бумажная, с потрепанными тесемками и аккуратно выведенным синими чернилами названием досье 66.
Широков прочел досье трижды, выучив особо важные места наизусть: генерал Конюхов запретил делать какие-либо заметки по материалу, особенно в электронном виде.
В компьютер, считал Конюхов, всегда кто-то может забраться. А досье 66 не могло попасть ни в чьи руки. И никто, кроме Широкова, не должен был его видеть.
Над въездом в аэродром, перед которым стояли БТРы охраны, было написано полусмытой дождями бурой краской: Староросская Держава святая русская земля!.
Кто б спорил?
Еще одна из моего собрания первых страниц. Хотел написать роман о войне между Новороссией и Россией. Как Кремль сдал Новороссию, договорившись о снятии санкций, и новоросское руководство, поняв, что терять нечего, кинуло клич российским братьям и сестрам: в Кремле предатели русского мира! Вы не пришли к нам, мы идем к вам! Присоединяйтесь! За святую Русь! За лучшую долю для всех! И все такое прочее.
Русь откликнулась: полки добровольцев и части регулярной армии присоединялись к новоросскому ополчению по мере продвижения на север страны. Кавказ отвалился и переименовался в КИС Кавказский Исламский Султанат от Каспийского до Черного моря под правлением султана Рамзана. Урал объявил суверенитет Суверенная Уральская Республика СУР: Здесь живут СУРовые люди.
Россия рушится, и потерявшиеся в гражданской войне люди не знают, куда податься и с кем быть.
И спасти Россию не может никто, кроме офицера службы державной безопасности Алексея Широкова.
Роман должен был называться МЕРЦАНИЕ.
Неестественный отбор
Той ночью я не сразу понял, что проснулся: сон снежный туман стоял во мне, заполнив белыми кружащимися звездочками мир внутри и снаружи. Соткав мир из снежинок, как снег соткал ее белую блузку с рукавами три четверти, да и ее саму.
Эта блузка белела на коврике перед кроватью еле видимая в темноте, и только контраст с нашей разбросанной, впопыхах снятой друг с друга, одеждой позволял разглядеть ее белоснежность. Шторы были открыты, в окна летел снег, залепляя стекла, просясь внутрь, словно замерз и хотел в тепло.
Девушка, обняв колени, сидела рядом и смотрела в окно. Было видно ее длинную голую спину и полуокружность левой груди. Я вспомнил ощущение от этой груди в своей ладони, и мне стало жарко. Словно поймал маленького зверька из шелка и накрыл рукой. Щекотность соска.
Она почувствовала, что я проснулся, и повернулась ко мне. Мы долго смотрели друг другу в глаза без слов. Мы и до этого не много разговаривали.
Девушка заплела разметавшиеся по плечам и спине волосы в косу и перекинула ее на грудь. Отвернулась от меня к окну, за которым летел и летел бьющий в стекло снег. Теперь она сидела прямо, и ложбинка позвоночника посреди спины темнела, звала как приглашение. Я поднял руку и провел указательным и средним пальцами по этой ложбинке от шеи до копчика. Медленно-медленно. Затем наверх по покрывшим кожу мурашкам. Она выгнулась, запрокинув голову. Повернулась ко мне.
Потом мы долго лежали с открытыми глазами, не разговаривая, не касаясь друг друга, встречая серый рассвет. Было слышно, как предметы в квартире живут своей жизнью: поскрипывали половицы, вздыхали батареи и вдруг принимался дробно стучать холодильник. Раньше я не слышал звуков своего жилья. Раньше у меня внутри не было столько тишины.
За окном дворники принялись соскребать снег с тротуара во дворе: людям скоро вставать на работу. Я закрыл глаза, и снег закружил, завертел белым конфетти, освещая темноту под смеженными веками. Я решил не спать.