Пятница 16-е. Начинаются занятия в Ecole Pratique des Hautes Etudes. Лежён, два занятия одно за другим: 1) микенская филология; 2) италийские диалекты. Лежён появляется на 20 минут позже начала, солидный, могучий, уверенный в себе. Слушателей человек десять. Среди них даже один кюре. Практически всё понятно. Сперва записывал всё по-французски, потом стал писать вперемежку. После этого в Институт фонетики не пошел, чем и начал традицию прогулов их занятий: это место, конечно, нельзя и сравнить по степени серьезности с Ecole Pratique des Hautes Etudes и Институтом языкознания.
В 17 часов в Ecole Pratique des Hautes Etudes Минар: индоевропейские древности. Особо много интересного за первую лекцию, правда, не услышал.
Вечером урок русского языка. Потом кино. Сильнее всего хроника. Венгрия, демонстрация во главе с социалистами в Париже, контрдемонстрация коммунистов, буйство фашистов и поджог здания ЦК КПФ, наклоняющиеся буквы «Parti Communiste Français», крупным планом горящие членские билеты: «Paris a vécu les jours de sa colère»; демонстрация на Красной площади с толстенной бабищей в первом ряду на радость зрителям. Египет бомбардировка каналов и городов, высадка парашютного десанта, танки на улицах Порт-Саида: «L'opération franco-britannique a réussi». Публика реагирует бурно. Когда показывают Венгрию, крики: «Alger! Port-Saïd! Alger! Port-Saïd!» Из другой части зала: «Fascistes!» и свист. Хроника продолжается: Rainier et Grace de Monaco qui attendent leur enfant.
А сам фильм венгерский, не дублированный: «Le petit carrousel de fête» Золтана Фабри. Образ ярмарочной карусели, вихря, свободы, счастья
Из письма от 16 ноября 1956
Устроился я очень здорово. Все бытовые проблемы урегулированы простейшим образом. Режим еды железный: 88.30; 12.3013; 19.3020. Опоздаешь останешься голодным, изволь идти в ресторан. Режим прочий самый свободный во Франции.
<> Воспитанники школы будущая интеллектуальная верхушка Франции. В Cité же народ самый разный, да еще вдобавок 80 % иностранцев. Здесь же редкий тип не является в чем-нибудь оригинальным и неповторимым. Философов, конечно, не счесть. Политиков еще больше. Спорят до остервенения. Каждый обед подписывают какую-нибудь листовку. Вообще обед и ужин основное время и место общественной деятельности. Главное здесь все друг друга знают, видят минимум три, а то и десять раз в день. <> У нас закрытая школа, стопятидесятилетние традиции, причудливые, остроумные, фантастические, неописуемые. <> Иностранные языки знают все. Каждый третий знает их 45, некоторые типы бессчетно. Общая тенденция безусловно левая, с элементом непременного критицизма и самостоятельности суждений по любому вопросу. Ко мне относятся чрезвычайно благожелательно и тактично, даже в самые неприятные дни. Об условиях для французского языка уж и говорить не приходится. В школе бытует жаргон совершенно своеобразный и выразительный. В значительной мере он заразил даже дирекцию и преподавателей.
Суббота 17 ноября. Мартине в Институте языкознания курс «Общие проблемы лингвистики» для студентов Сорбонны, готовящих certificat de linguistique générale. Публика совершенно иная, чем в Ecole Pratique des Hautes Etudes. Средний возраст лет двадцать. В общем как на нашем филфаке, если не считать, конечно, накрашенных едва ли как не в цирке, до радужного блеска, губ, ногтей и прочих частей. В первом ряду сидят самые прилежные и записывают, ловя каждое слово; не хватает только высунутого набок языка.
Записывать, впрочем, особенно нечего Мартине разглагольствует вообще, вокруг да около, описывая ужасы экзамена, неизбежные переэкзаменовки и т. п. Подчеркивает жизненную необходимость для будущего лингвиста изучить все его, Мартине, произведения, указывает, где их можно достать и за какую цену.
Постепенно привыкаю к тому, что французы по любому поводу (а уж по такому серьезному, как окончание обеда или ужина, совершенно непременно) должны зайти в кафе и просидеть там час-полтора, иногда и полдня, за чашечкой кофе, разговаривая обо всем и ни о чем. Сегодня после обеда поучаствовал в таком сидении с Аленом, Мартинезом и с общим нашим приятелем американцем Пьером Хоэнбергом. Потом отправились бродить по старым узким улочкам между Ecole Normale и церковью Saint Médard. Такого рода прогулки парижских бездельников впечатление совершенно особого рода. Их развлечения напоминают романы XIX века; и сами эти улочки, как кажется, не изменились с того времени. Основное развлечение задирать девиц, стоящих у своих крохотных прилавков, а также заходить в маленькие магазинчики и спрашивать самые фантастические вещи, скажем, «нет ли у вас бюста моей бабушки», потом изысканно вежливо извиняться и говорить комплименты продавщицам. Самые разные mesdames и mesdemoiselles очень охотно вступали в такой разговор, даже если он начинался, например, так: «Нет, ты безусловно неправ, говорил Ален Мартинезу. А что вы об этом думаете, Madame?» Раз им удалось даже заговорить с madame, которая выглядывала из окна второго этажа, и представить ей американца (Хоэнберга) и русского (меня): «Нет, вы подумайте только, какие люди ходят под вашими окнами!»