Насобачившись на велосипеде, неугомонный кишиневец ввязался в велосипедные гонки.
Чтобы быть первым, пришлось сделать маленькую вылазку на тротуар, минута была выиграна, зато случайно зазевавшаяся старуха свергнута гонщиком в канаву.
В результате весь крупный первый приз пришлось отдать помятой бабушке.
Брат с горя ушел в Мексику и разгадал нехитрый закон колониальной торговли, надбавка 300: 100 % на наивность, 100 % на расходы и 100 % спертое при рассрочке платежа.
Сбив опять некоторую толику перешли на американскую, всякой наживе покровительствующую сторону.
Здесь брат не погрязает ни в какое дело, он покупает мыловаренный завод за 6 и перепродает за 9 тысяч. Он берет магазин и передает его, за месяц учуяв крах. Сейчас он уважаемейшее лицо города: он председатель десятков благотворительных обществ, он, когда приезжала Павлова, за один ужин заплатил триста долларов.
Вот он, показал восхищенный рассказчик на улицу. Брат носился в новом авто, так и так пробуя его; он продавал свою машину за семь и бросался на эту в двенадцать.
На тротуаре подобострастно стоял человек, улыбался, чтобы видели золотые коронки, и, не останавливая глаз, стрелял ими за машиной.
Это молодой галантерейщик, объяснили мне. Он с братом здесь всего четыре года, а уже два раза в Чикаго за товаром ездил. А брат ерунда, какой-то греческий, все поэзию пишет, его в соседний город учителем определили, все равно толку не будет.
В радости русскому, с фантастическим радушием водил меня мой новый знакомец по улицам Ларедо.
Он забегал передо мной, открывая двери, кормил меня длиннейшим обедом, страдал при едином намеке на оплату с моей стороны, вел меня в кино, смотря только на меня и радуясь, если я смеюсь, все это без малейшего представления обо мне, только за одно слово москвич.
Мы шли на вокзал по темным пустеньким улицам по ним, как всегда в провинции, разыгралась свободная административная фантазия. В асфальте (чего я никогда не видел даже в Нью-Йорке) белые полосы точно указывали место перехода граждан, огромные белые стрелки давали направление несуществующим толпам и автомобилям, и за неуместный переход по пустеющим улицам взимался чуть не пятидесятирублевый штраф. На вокзале я понял все могущество мебельного брата. От Ларедо до Сан-Антонио всю ночь будят пассажиров, проверяют паспорта в погоне за безвизными перебежчиками. Но я был показан комиссару, и я безмятежно проспал первую американскую ночь, вселяя уважение пульмановским вагонным неграм.
Утром откатывалась Америка, засвистывал экспресс, не останавливаясь, вбирая хоботом воду на лету. Кругом вылизанные дороги, измурашенные фордами, какие-то строения технической фантастики. На остановках виднелись техасские ковбойские дома с мелкой сеткой от комаров и москитов в окнах, с диванами-гамаками на огромных террасах. Каменные станции, перерезанные ровно пополам: половина для нас, белых, половина для черных, «фор нигрос», с собственными деревянными стульями, собственной кассой и упаси вас даже случайно залезть на чужую сторону!
Поезда бросались дальше. С правого боку взвивался аэро, перелетал на левую, вздымался опять, перемахнув через поезд, и несся опять по правой.
Это сторожевые пограничные американские аэропланы.
Впрочем, почти единственно виденные мной в Соединенных Штатах.
Следующие я видел только в трехдневных аэрогонках в ночной рекламе над Нью-Йорком.
Как ни странно, авиация развита здесь сравнительно мало.
Могущественные железнодорожные компании даже каждую воздушную катастрофу смакуют и используют для агитации против полетов.
Так было с разорванным пополам (уже в мою бытность в Нью-Йорке) воздушным кораблем Шенандоу, когда тринадцать человек спаслись, а семнадцать вслизились в землю вместе с окрошкой оболочки и стальных тросов.
И вот в Соединенных Штатах почти нет пассажирских полетов.
Может, только сейчас мы накануне летающей Америки. Форд выпустил первый свой аэроплан и поставил его в Нью-Йорке в универсальном магазине Ванамекер, там, где много лет назад был выставлен первый авто-фордик.
Так было с разорванным пополам (уже в мою бытность в Нью-Йорке) воздушным кораблем Шенандоу, когда тринадцать человек спаслись, а семнадцать вслизились в землю вместе с окрошкой оболочки и стальных тросов.
И вот в Соединенных Штатах почти нет пассажирских полетов.
Может, только сейчас мы накануне летающей Америки. Форд выпустил первый свой аэроплан и поставил его в Нью-Йорке в универсальном магазине Ванамекер, там, где много лет назад был выставлен первый авто-фордик.
Ньюйоркцы влазят в кабину, дергают хвост, гладят крылья, но цена в 25 000 долларов еще заставляет отступать широкого потребителя. А пока что аэропланы взлетали до Сан-Антонио, потом пошли настоящие американские города. Мелькнула американская Волга Миссисипи, огорошил вокзал в Сан-Луисе, и новью в просветах двадцатиэтажных небоскребов Филадельфии уже сияло настоящее дневное рекламное нежалеемое, неэкономимое электричество.
Это был разбег, чтобы мне не удивляться Нью-Йорку. Больше, чем вывороченная природа Мексики поражает растениями и людьми, ошарашивает вас выплывающий из океана Нью-Йорк своей навороченной стройкой и техникой. Я въезжал в Нью-Йорк с суши, ткнулся лицом только в один вокзал, но хотя и был приучаем трехдневным проездом по Техасу глаза все-таки растопырил.