И надежда на иное действительно истончается. Я могу только молить Бога помочь мне сделать то малое, что я могу в своем деле, и благословить нас всех безопасно пройти через все это»474. Размышляя относительно событий этой зимы, он невольно сравнивал двух определяющих внешнюю политику Британской империи людей Невилла Чемберлена и лорда Галифакса: «Открытые злодеяния Гитлера против евреев осенью 1938 года, конечно, произвели на Чемберлена глубокое впечатление. <> Галифакс был не менее потрясен. У многих людей, которые не знают Чемберлена лично, есть впечатление, что он легковерный и упрямый старик. В течение всего этого ужасного времени я видел его почти столько же, сколько Галифакса, и я скажу, что, по моим наблюдениям, ничто не может быть дальше от правды, чем такое суждение. Он днем и ночью борется за перспективу, которую видит достаточно ясно, он выжимает все свои силы, чтобы попытаться предотвратить войну»475.
Силы Галифакса были направлены на то, чтобы вернуть в Кабинет Энтони Идена. Такое стремление было особенно актуально перед непосредственным открытием англо-итальянских переговоров. Эти переговоры были практически единственной надеждой Чемберлена, поэтому ни о каком Идене, сделавшем все, чтобы их не допустить, слышать он не хотел.
Не лучший был общий фон визита британской делегации к Муссолини. Франко одержал ряд сокрушительных побед в Испании, что вызвало ликование Италии и агрессивную реакцию Франции. Рейх оставался мрачен и не проявлял дружелюбия. Сам дуче готовился к встрече и, по некоторым сведениям, издевательски отметил: «К нам приезжает Чемберлен со своим зонтиком»476. В роли зонтика выступать пришлось лорду Галифаксу. Поначалу он веселился, увидев Эдду Муссолини, дочь дуче и жену Чиано. «Я напомнил ей, рассказывал Галифакс, то время, когда она обедала с нами в Индии. Хотя не стал напоминать о том, как она пинала молодого слугу в живот, когда тот пытался ее поцеловать, а также некоторые ее развлечения при луне возле мавзолея Хумаюна»477. Сперва лорду Галифаксу в Риме все нравилось: «Атмосфера была самой дружественной и легкой. Муссолини говорил вполне спокойно, очень обоснованно и, насколько я мог судить, искренне»478.
Они обсудили не только англо-итальянские перспективы, но и растущую германскую угрозу. Муссолини заверил, что у Гитлера нет интересов в Западной Европе. Также они обсудили и отношения Италии с Францией, которые в последнее время осложнил колониальный вопрос. Если для Гитлера колонии были делом второстепенным, то дуче от получения новых итальянских территорий совершенно не отказался бы. Уже до этого итальянские политики выступали с категорическими заявлениями, требуя Тунис, Корсику, Савойю, а некоторые даже Ниццу, что осложняло отношения Парижа с Римом. Но Галифакс убедился, что «отношение Муссолини к Франции было намного более ограничено, чем я ожидал. Это поселило во мне довольно ясное чувство, что Муссолини не заинтересован в том, чтобы предпринимать любую авантюру, подвергающую опасности мир, но я также чувствовал, что он не был так уверен в своем старшем брате Германии. И его объяснения немецкого перевооружения были откровенно неубедительны»479.
Развлечения британцев в Италии затягивались до глубокой ночи. Ужинать начинали в полночь. Галифакс не привык к такому распорядку дня: «Я думал, что не будет никакой причины, которая могла бы когда-либо прервать наши развлечения. Но в итоге все кончилось около 1:30, и меня уложили в кровать около 2:00. Итальянский ритм жизни очень отличается от моего»480. На следующий день невыспавшийся британский министр иностранных дел был заметно мрачен. Еще мрачнее были его мысли: «Когда я шел с Чемберленом к Муссолини вдоль не очень широкого прохода между рядами молодых чернорубашечников, которые стояли с выхваченными кинжалами на уровне плеч, меня не отпускала неудобная мысль, что, если бы я споткнулся, то должен бы был непогрешимо пронзить горло острием кинжала; Чемберлен, который ниже меня ростом, упал бы более счастливо, под кинжалами»481. Видя ликующие толпы на улицах Рима, все еще мрачный Галифакс думал о спектакле, но после он получил сведения о том, что эти акции демонстрации любви к Чемберлену были спонтанными, а вовсе не отрепетированными. Более того, Муссолини был чрезвычайно раздражен подобным поведением своих подданных и даже отдал приказ разгонять толпы восторженных почитателей «джентльмена с зонтиком».
Развлечения британцев в Италии затягивались до глубокой ночи. Ужинать начинали в полночь. Галифакс не привык к такому распорядку дня: «Я думал, что не будет никакой причины, которая могла бы когда-либо прервать наши развлечения. Но в итоге все кончилось около 1:30, и меня уложили в кровать около 2:00. Итальянский ритм жизни очень отличается от моего»480. На следующий день невыспавшийся британский министр иностранных дел был заметно мрачен. Еще мрачнее были его мысли: «Когда я шел с Чемберленом к Муссолини вдоль не очень широкого прохода между рядами молодых чернорубашечников, которые стояли с выхваченными кинжалами на уровне плеч, меня не отпускала неудобная мысль, что, если бы я споткнулся, то должен бы был непогрешимо пронзить горло острием кинжала; Чемберлен, который ниже меня ростом, упал бы более счастливо, под кинжалами»481. Видя ликующие толпы на улицах Рима, все еще мрачный Галифакс думал о спектакле, но после он получил сведения о том, что эти акции демонстрации любви к Чемберлену были спонтанными, а вовсе не отрепетированными. Более того, Муссолини был чрезвычайно раздражен подобным поведением своих подданных и даже отдал приказ разгонять толпы восторженных почитателей «джентльмена с зонтиком».