11 марта, спустя 20 минут после ланча, на котором Чемберлен искренне говорил с Риббентропом о лучшем понимании и взаимном вкладе в мир с Германией, премьер-министр вошел в свой кабинет и сразу получил телеграммы, касающиеся последовательных ультиматумов Шушнигу. Чемберлен немедленно вызвал Риббентропа к себе. Там его встретил не только премьер, но и Галифакс, который говорил наиболее серьезным образом и твердо просил Риббентропа, чтобы Гитлер придержал свои руки прежде, чем было бы слишком поздно. Чемберлен уже не ожидал, что из этого последует какой-либо результат, хотя и надеялся, что все это можно осуществить без насилия394. В 17:15 того же 11 марта Галифакс пошел пить чай с Риббентропом и говорил с ним еще более строго: «Мы стали свидетелями этой бесстыдной демонстрации голой силы. <> Что должно препятствовать тому, чтобы немецкое правительство не стремилось применить точно так же голую силу для решения проблем с Чехословакией? Мы можем сделать вывод, что немецкие лидеры это люди, которые не нуждаются в переговорах, а полагаются только на сильную руку»395.
После этого Форин Оффис спроектировал протест против действий немецкого правительства и отослал его в Берлин, продублировав для Парижа. Галифакс, отчитав Риббентропа как провинившегося школьника, вновь стал «очень спокоен и разумен». «Это было бы преступно, записывал в дневник Кэдоган, поощрять Шушнига сопротивляться, когда мы не могли ему помочь. В конце дня Г<алифакс> и я согласились, что наша совесть была чиста!»396
12 марта немецкие войска вошли в Вену, не дожидаясь никакого плебисцита. Гендерсон в личном разговоре с Герингом называл Германию «хулиганом», но ничего уже нельзя было сделать. Это стало первым испытанием, с которым столкнулся Галифакс на посту министра иностранных дел: «Аннексия Австрии, которая приветствовала мое вступление во владение Форин Оффисом в марте 1938 г., стала неприятным напоминанием о способе, которым нацистское правительство Германии, вероятно, будет решать другие европейские вопросы, и в течение лета хор немецких обвинений в адрес чехословацких преступлений стал звучать все громче и громче»397.
Все, что оставалось Форин Оффису, решительно осудить ситуацию и обратить внимание на Чехословакию, которую могла бы ждать такая же судьба. Только еще с тем акцентом, что Прага была связана договором с Парижем, где в этот момент не было правительства. Чемберлен размышлял: «Сила единственный аргумент, который Германия понимает, и коллективная безопасность не может предотвращать такие события, пока не продемонстрирует видимость ответной силы с намерением использовать ее. Понятно, что такая сила может быть наиболее эффективно представлена союзами, не требующими встреч в Женеве и резолюций десятков небольших стран, у которых нет никаких обязанностей. Небеса знают, что я не хотел возвращаться к союзам, но, если Германия продолжит вести себя так же, как в последнее время, это может подтолкнуть нас к подобному. Печально думать, что очень возможно всё это было бы предотвратить, если бы у меня был Галифакс в Ф. О. вместо Энтони, когда я написал письмо Муссолини»398.
Отчет начальников штабов, которые по приказу премьер-министра рассматривали ситуацию с военной точки зрения, был неутешительным: Великобритания могла послать на континент две дивизии, причем «с несовершенным вооружением». Из 27 доступных эскадрилий истребителей 20 имели устаревшие или устаревающие машины. Не было бомбоубежищ. У Чехословакии не было эффективных укреплений на австрийской границе, и склады боеприпасов в Пилсене и Праге почти наверняка перешли бы Германии на ранней стадии войны.
18 марта в Форин Оффисе после длительного обсуждения ситуации вокруг Судетской области, всех расчетов и консультаций, в том числе с французской стороной, связанной с Прагой договорами, Кэдоган резюмировал позицию Великобритании: «Чехословакия не стоит жизни ни одного британского солдата!»399 20 марта Чемберлен писал о Чехословакии: «На прошлой неделе я говорил о своем плане с Галифаксом, и мы представили его экспертам Ф. О. Это очень привлекательная идея на словах, пока ты не начинаешь изучать возможности ее осуществления. С этого момента привлекательность сразу исчезает. Достаточно посмотреть на карту, чтобы увидеть, что ничего, что могли бы сделать Франция или мы, не сможет спасти Чехословакию от того, чтобы быть захваченной немцами <>. Австрийская граница практически открыта; заводы Шкода находятся на небольшом расстоянии от немецких аэродромов, железные дороги все проходят через немецкую территорию, Россия на расстоянии в 100 миль. Мы не можем помочь Чехословакии, и она просто будет предлогом для вступления в войну с Германией. <> Поэтому я оставил любую идею дать гарантии Чехословакии или Франции в связи с ее обязательствами перед этой страной. Моя идея в настоящее время состоит в том, что мы должны снова начать говорить с Гитлером <> и сказать что-то вроде этого: Лучшее, что вы можете сделать, состоит в том, чтобы вы точно заявили, чего вы хотите для судетских немцев. Если это будет разумно, мы убедим чехов принять ваш план, и, если они сделают это, вы должны дать гарантии, что оставите их в покое. Я уверен, что при таких обстоятельствах я мог бы участвовать в некоторой совместной гарантии чешской независимости вместе с Германией. <> В любом случае такой план, кажется, способен отложить кризис и, возможно, предотвратить его вообще. Думаю, Ф. О. быстро возвратится к этой идее, хотя в настоящее время там не хотят, чтобы мы сближались с Гитлером, и рекомендовали Бенешу обращаться к фюреру напрямую. Я думаю, что Ф. О. неправ, но у меня будут дальнейшие переговоры по этому предмету с Галифаксом сегодня или завтра. Какое счастье, насколько же я благодарен за то, что не должен иметь дело с Энтони в эти смутные времена»400.