А кто унаследовал их долю в вашем предприятии?
К моменту их гибели у них не было никакой доли. Николай Иванович сам отказался. Я выплатил ему отступные, и он стал заниматься своим любимым делом геологоразведкой.
Почему он решил выйти из такого прибыльного бизнеса?
Волохов пожал плечами.
Причин, как мне кажется, много. Судя по всему, он решил заниматься только геологоразведкой, а на ее организацию требовались большие деньги, кроме того, он не хотел быть мне обязанным. Николай Иванович считал, что должен мне после того, как я вытащил его из тюрьмы. Но главное, он догадывался, что я любил Милу, а она меня, и не хотел, чтобы мы лишний раз встречались. Он был умным и добрым человеком.
А за что его посадили?
Официально за налоговые преступления. Но это было в Казахстане: у него же имелся и казахский паспорт. Просто некие люди хотели отжать его бизнес. Даже нанятые мной дорогие адвокаты не смогли повлиять на приговор. Пришлось платить совсем уж невероятные для той страны суммы за пересмотр дела, за досрочное освобождение, ну и так далее.
А после Милы начала Бережная, но Павел Андреевич не дал договорить.
Все сгорело во мне, чувства ушли куда-то, произнес он. А увидел девочку в баре и вдруг показалось, будто всколыхнулось что-то во мне.
Взмахом руки он подозвал официанта. Тот подошел и наполнил оба бокала. Бутылка опустела.
Еще вино будете заказывать? спросил молодой человек.
Волохов посмотрел на Веру, и та кивнула.
Такого же шабли, попросил Павел Андреевич.
Он помолчал, а потом поднял бокал, посмотрел на Бережную и произнес негромко:
А за что его посадили?
Официально за налоговые преступления. Но это было в Казахстане: у него же имелся и казахский паспорт. Просто некие люди хотели отжать его бизнес. Даже нанятые мной дорогие адвокаты не смогли повлиять на приговор. Пришлось платить совсем уж невероятные для той страны суммы за пересмотр дела, за досрочное освобождение, ну и так далее.
А после Милы начала Бережная, но Павел Андреевич не дал договорить.
Все сгорело во мне, чувства ушли куда-то, произнес он. А увидел девочку в баре и вдруг показалось, будто всколыхнулось что-то во мне.
Взмахом руки он подозвал официанта. Тот подошел и наполнил оба бокала. Бутылка опустела.
Еще вино будете заказывать? спросил молодой человек.
Волохов посмотрел на Веру, и та кивнула.
Такого же шабли, попросил Павел Андреевич.
Он помолчал, а потом поднял бокал, посмотрел на Бережную и произнес негромко:
За вас.
Осушив свой бокал, он, выбирая, чем закусить, спросил:
Почему молчите?
Думаю. Девушку вы привели сами, и это зафиксировали камеры. Но как она ушла, камеры не засекли. Она должна была спускаться на лифте или пешком по лестнице, а там тоже видеонаблюдение. Может, через крышу как-то?
Почти нереально, для этого надо быть акробатом или воздушным гимнастом. Мои люди проверяли такую возможность, как и путь отхода через балконы расположенных снизу квартир. Для этого нужно специальное снаряжение: альпинистский трос, крюки, ботинки.
Значит ей кто-то помог, уничтожив записи с камер, а потом открыл дверь и снова закрыл, и комплекты ключей остались на месте. Кстати, кто убирает вашу квартиру?
Волохов покачал головой.
Квартиру мою убирает человек вне всяких подозрений. Это мой бывший классный руководитель, зовут ее Софья Григорьевна. В школе давно не работает, Лет десять, наверное, или пятнадцать уже, да и вообще она пенсионерка. Из школы ее выперли по идеологическим соображениям. Рассказывая на уроке о сталинских репрессиях, Софья Григорьевна сослалась на справку КГБ о количестве репрессированных. В справке, подготовленной по приказу Хрущева к ХХ съезду, говорилось о двух миллионах осужденных по политическим статьям и о шестистах тысячах приговоренных к расстрелу. Кто-то из учеников поделился этой информацией дома. Софье Григорьевне директор устроил разнос, потом ее подвергли обструкции другие учителя, потребовав от немолодой женщины просить прощения у всего педагогического коллектива за свой недостойный поступок. А когда она отказалась, сказали, что в таком случае она будет просить прощения у всего коллектива школы, включая учеников младших классов.
Когда ее отчитывали в учительской, нашелся кто-то, снявший экзекуцию на свой телефон. Они и тогда уже были, правда, стоили дорого, и простому учителю подобные аппараты были не по карману. Но богатый коллега снял все, а затем выложил в сеть со своими язвительными комментариями, потому и я обнаружил эту запись. «Как вы могли скрыть от учеников правду о двадцати миллионах расстрелянных и замученных», наседала на нее учительница географии, которую я помню по рассказам о торжестве демократии в США, где индейцы могут не работать и получать огромные деньги от правительства А на том собрании географичка возмущалась: «Как вы, госпожа Петрова, еврейка по национальности могли предать свой народ, пострадавший в СССР больше всех от репрессий?» «От чьих рук они пострадали больше? поинтересовалась моя учительница истории. От Ягоды, от Кагановича? Или от Мезнера, Когана, Финкельштейна и других начальников ГУЛАГа?» И добавила, что у зла, жестокости и подлости нет национальности. Другие учителя, разумеется, возмутились. «Таких, как ты, без суда расстреливать надо», не выдержал учитель физкультуры, которого через два года самого осудили за растление несовершеннолетних.