В своей записке Ингатий указывал на то, что распространение просвещения среди балканских христиан способствовало развитию среди них патриотических чувств наряду с приверженностью к православию, которое на протяжении столетий обеспечивало их национальное существование[274]. Чтобы препятствовать усилению влияния неправославных держав в регионе, Россия должна была избегать в будущем ошибок, допущенных оккупационными властями в княжествах во время последней войны. Вместо того чтобы «угрожать молдаванам и валахам суровостями военного управления», российская политика должна была основываться на местном законодательстве, восходящем к римскому праву, а также на древних обычаях и султанских фирманах и господарских хрисовах[275]. Чтобы помешать Порте «сделать Россию ненавистной в княжествах», необходимо было обеспечить исполнение Бухарестского мирного договора, положить конец вторжениям османских начальников дунайских крепостей на территорию княжеств, обеспечить сбор налогов в соответствии с финансовыми регламентами Александра Ипсиланти и Константина Морузи, введенными после Кючук-Кайнарджийского мира, а также создать дунайский карантин под надзором российского и австрийского консулов[276]. Обеспечивая безопасность южных областей России, эти меры могли сочетаться с усилиями, направленными на укрепление приверженности к ней со стороны других единоверных народов, прежде всего греков. Игнатий рекомендовал привлекать молодых греков в российские учебные заведения и делать пожертвования греческим филантропическим обществам, поддерживавшим греческих студентов в западных университетах. Местные власти в Крыму и новоприобретенной Бессарабии должны были основать греческие школы и типографии, а также способствовать развитию греческой торговли. Греция, утверждал Игнатий, должна была «услышать язык взывающий к ее уму и сердцу»[277].
Еще более амбициозное, хотя и менее детализированное видение восточной политики России содержалось в записке бывшего валашского господаря Константина Ипсиланти, проживавшего в Киеве с момента своего смещения в 1807 году. Не оставлявший надежду вернуться на валашский трон Ипсиланти в двух записках, составленных в апреле и мае 1816 года, советовал Александру I избрать более активную стратегию в восточной политике[278]. Бывший господарь полагал падение Османской империи неминуемым и утверждал, что ни ее раздел, ни ее сохранение в качестве «слабого соседа» не выгодны России. Вместо этого Ипсиланти напомнил императору о Греческом проекте Екатерины Великой и советовал объявить новую войну Порте, занять ее европейские провинции и восстановить Греческую империю под скипетром одного из своих младших братьев.
Вне зависимости от того, действительно ли Ипсиланти верил в реализуемость Греческого проекта или нет, его личный интерес заключался в том, чтобы снова стать господарем Валахии или Молдавии (а по возможности обоих княжеств). С этой целью он вернулся к идеям Адама Чарторыйского, который еще в бытность свою российским министром иностранных дел в 18041806 годах предлагал создать «пояс малых государств, почти полностью независимых и с вооруженными силами, на которые Россия могла бы положиться в случае войны»[279]. После того как будущее Молдавии, Валахии и Сербии будет обеспечено таким образом, Россия может потребовать автономии для Болгарии, которая тем самым превратится в «новую Сербию». Для того чтобы усыпить бдительность Османов и продемонстрировать другим великим державам бескорыстие России, Ипсиланти советовал вернуть Бессарабию в состав Молдавского княжества. Эта рекомендация, безусловно, была сделана с прицелом на возможное возвращение Ипсиланти на молдавский трон (в 17991802, еще до назначения валашским господарем, Константин Ипсиланти успел побывать господарем Молдавии).
Еще одна записка была написана близким сотрудником Ипсиланти Мануком Мирзаяном (Манук-беем). Первоначально Манук-бей был клиентом знаменитого рущукского аяна Мустафы-паши Байрактара, под покровительством которого он превратился в одного из крупнейших османских банкиров (саррафов). Во время Русско-османской войны 18061812 годов Манук-бей держал в своих руках всю торговлю между Рущуком и Бухарестом и был важным связующим звеном между противостоящими державами. После гибели Мустафы-паши в 1808 году он перешел на российскую службу по рекомендации Ипсиланти и стал владимирским кавалером в качестве вознаграждения за секретную информацию, которой он снабжал российское командование. После заключения Бухарестского мира Манук-бей перебрался в Трансильванию и, как и Игнатий, прибыл в Вену к открытию конгресса. Там он получил разрешение Александра I основать армянский город в Бессарабии и был произведен в чин действительного статского советника. Хотя задуманный город так и не был основан, Манук-бей продолжал снабжать российское правительство секретной информацией, получаемой у армянских купцов дунайских городов, у которых он пользовался большим уважением вплоть до своей смерти в 1817 году в результате падения с лошади[280].
Еще одна записка была написана близким сотрудником Ипсиланти Мануком Мирзаяном (Манук-беем). Первоначально Манук-бей был клиентом знаменитого рущукского аяна Мустафы-паши Байрактара, под покровительством которого он превратился в одного из крупнейших османских банкиров (саррафов). Во время Русско-османской войны 18061812 годов Манук-бей держал в своих руках всю торговлю между Рущуком и Бухарестом и был важным связующим звеном между противостоящими державами. После гибели Мустафы-паши в 1808 году он перешел на российскую службу по рекомендации Ипсиланти и стал владимирским кавалером в качестве вознаграждения за секретную информацию, которой он снабжал российское командование. После заключения Бухарестского мира Манук-бей перебрался в Трансильванию и, как и Игнатий, прибыл в Вену к открытию конгресса. Там он получил разрешение Александра I основать армянский город в Бессарабии и был произведен в чин действительного статского советника. Хотя задуманный город так и не был основан, Манук-бей продолжал снабжать российское правительство секретной информацией, получаемой у армянских купцов дунайских городов, у которых он пользовался большим уважением вплоть до своей смерти в 1817 году в результате падения с лошади[280].