Обнимаю Тебя дружески и крепко, целую. Анастасии Николаевне мой нежный привет. Написал бы Ты мне.
Дорогой Федор Кузьмич!
Спасибо Тебе, что и среди многих работ не поленился ответить. О «Московской газете» скажу, что, по-моему, Ты поступил правильно, согласившись[647]. Газета, как думаю, будет в общем веселенькая и довольно легковесная, но литературный отдел, по видимости, будет поставлен не плохо. Янтарев человек небольшого калибра, но все же крещение получил в «Грифе», и советы я ему стараюсь давать благие[648]. Деньги у «Московской газеты» будут. Издателем будет некий Меснянкин, субъект с миллионом[649]. В литературный отдел зовут народ приличный. Брюсов уже дал стихи[650].
Новостей в Москве особых пока нет, кроме того, что, как говорят, сюда перебирается на житье Алексей Толстой, которому, очевидно, стало не очень уютно в Петербурге[651].
Печалюсь, что вопрос с «Заложниками» стоит не так твердо, как я заключил из письма Анастасии Николаевны[652]. А то было обрадовался.
Участь железной дороги решится сравнительно скоро. Примерно в сентябре. Исход угадать трудно. Обе стороны готовят последние удары. Надежды не теряю. Думаю все же, что скорее выгорит.
Последние дни и перебирался с дачи, и сразу перевозился на новую квартиру. Она приятная и больше той. Впрочем, и дороже. Надеюсь на звезду.
Литка утром и вечером торчит в театре. Обычная Незлобинская система: ничего наперед неизвестно, заходи и жди, пока определится программа дня. Из постановок пока определились: мольеровский «Мещанин», пьеса Ашешова (о!) «В золотом доме» и пьеса какого-то Черешнева из быта педагогов. Еще возобновят «Орленка», «Красный кабачок» Беляева и, говорят, поставят его «Псишу» (из Павловских времен)[653]. Рощина заменена южно-русской «примадонной» Юреневой, каковой еще нет[654].
Завтра будем ночевать в новой квартире. Пока же привитаем <так!> в разных родственных и дружественным местах.
Литка шлет обоим нежный привет. Я Тебя обнимаю, Анастасии же Николаевне целую ручки. Как Ваши театральные планы?
Твой
Дорогой Федор Кузьмич!
Предъявитель сего письма, секретарь Совета Общества Деятелей печати Лев Исаевич Гальберштадт[655] уполномочен Обществом к записи на граммофонных пластинках в пользу Общества живой речи известных и примечательных современников[656].
Очень прошу Тебя, не откажи ему в согласии «наговорить» в граммофонную трубу твои стихи, ибо весьма подобает Твоему голосу быть увековеченным.
Очень прошу Тебя, не откажи ему в согласии «наговорить» в граммофонную трубу твои стихи, ибо весьма подобает Твоему голосу быть увековеченным.
Сделав просимое, окажешь Обществу, членом Совета которого я состою, честь, мне же большое удовольствие.
Обнимаю Тебя дружески.
Твой всегда
Письмо на почтовой бумаге Общества деятелей периодической печати и литературы. Адрес: Москва, Б. Дмитровка, д. Востряковых.
Адрес неизвестен<,> спишемся<.> Петербургским грамофоном все устрою<.> Гриф
Телеграмма. Датируется по неразборчиво написанной помете телеграфиста.
Дорогой Федор Кузьмич!
Боюсь, не опоздало бы мое письмо. Я кручусь, как белка в колесе, с моими железнодорожными делами, чуть что не ночую в вагоне. Лида вот уже дней 12 в Петербурге, играет Зидзелиль в «Шлюке и Яу», поет нежные песенки с арфой[657]. Думаю, на днях вернется. Я же завтра опять в Петербург на целую неделю. Очень радуюсь, что «Заложники» пройдут в Александрин<к>у[658]. Черкни, когда думаешь в Россию[659]. Целую Тебя дружески, Анастасии Николаевне ручки целую не без нежности.
Открытка Общины Св. Евгении: К. Сомов. Весна. Отправлена по адресу: Монте Карло. Mr Théodore Teternicoff (Sologoub). Hôtel Orient. Monte Carlo. Monaco.
Дорогой Федор Кузьмич!
Со времени Твоей осенней открытки из Монте-Карло, на которую я туда же Тебе ответил, нет от Тебя никаких вестей.
Слух идет, что Ты вернулся, и вот пишу, ибо очень по Тебе соскучился. Бывал я в Петербурге осенью как раз когда был Ты в отъезде. Был дважды в конце ноября, начале декабря, но оба раза от утра до вечера, и эти немногие утопали в безотрывных делах. Все с железной дорогой. Боремся с Московско-Казанским Обществом[660] изо всех сил. То сей, то оный на бок гнется[661]. Сейчас дело грозит пойти в оттяжку, но все же есть много шансов, что Твой Гриф кончит-таки тем, что станет железнодорожным директором, однако ж не переставая, конечно, быть Грифом и даже, надеюсь, более деятельным Грифом.
А то малоденежье (сия неприятная, но увы не покидающая меня болезнь) не дает толком развернуть Грифа, как то подобало бы его величественной природе. В начале января выпущу первую за этот сезон книгу: «Зарево зорь» Бальмонта[662].
Лида играет в этом году роли хорошие, но немногие: очень уж огромное количество народу держит Незлобин. Осенью возили ее со «Шлюком и Яу» в Петербург, играла она прекрасную принцессу Зизелиль и пела под арфу меланхолическую песню[663].
Я всю эту осень очень много работал с железнодорожными делами времени они берут уйму. Так до Рождества было. Вот только дня три как отдыхаю, наступило затишье.
Написал на днях в «Утре России» статью с воспоминаниями о Бальмонте по поводу его 25-летнего юбилея[664]. Не знаю, читал ли Ты ее.