Вот его портреты этого времени первого десятилетия ХХ века. Жена, Н. И. Петровская: «С. Кречетов, <> очевидно, влек их импонирующей внешностью, любовью к пышным фразам, умением при случае блеснуть ораторскими способностями и, вообще, явной своей приверженностью к так называемому декадентству»[438]. И несколько далее: «Светский С. Кречетов <> с присущей ему ловкостью литературного жонглера, стал щеголять самыми разнообразными декадентскими темами. Тут же, впрочем, купил у Блока Стихи о Прекрасной Даме для издательства Гриф»[439]. Андрей Белый: «Красавец мужчина, похожий на сокола, жгучий брюнет, перекручивал жгучий он усик; как вороново крыло цвет волос; глаза черные очи; сюртук черный, с лоском; манжеты такие, что-о! Он пенсне дьяволически скидывал с правильно-хищного носа: с поморщем брезгливых бровей; бас дьяконский, бархатный: черт побери, адвокат! <> Стих его был скрежетом аллитераций: точно арба неподмазанная. И сюжеты же! Кровь-де его от страстей так темна, так темна, что уже почернела она; перепрыгивал в дерзостях через Бальмонта и Брюсова, а получалась какая-то вялая преснь <> в Благородном собраньи ревел он потом радикальнейшими убеждениями адвоката московского; <> говоря о царизме, бывало: зубами скрежещет, а черные очи вращает на дам. Кончил аплодисменты!»[440] Наконец, Вадим Шершеневич: «На эстраду вышел коренастый человек лет тридцати, с лицом присяжного поверенного, тщательно одетый и причесанный ежиком. <> Через три дня я сидел у Кречетова. Выслушав десяток моих стихов, он покровительственно сказал, что во мне что-то есть, прочел мне одно свое стихотворение <> и без паузы спросил меня: потерял ли я уже невинность? Я смутился и солгал, что давно потерял. Кречетов отнесся к этому сочувственно и объяснил мне, что он познал женское начало в двенадцать лет. Я млел и благоговел и пил впервые водку»[441].
А вот первое впечатление от встречи с ним будущей жены: «С нами сидело несколько молодых людей. Один из них заговорил, это оказался русский. Сначала он показался мне не то пьян, не то ненормален, но во всяком случае меня заинтересовал. Оказался <так!>, что это поэт Сергей Кречетов, издатель или редактор журнала Искусство»[442]. Броская необычность, выделенность из ряда хотя бы временно завораживала знавших молодого поэта. А если к этому прибавить активные спиритические практики[443], масонскую деятельность[444], открыто афишируемые любовные эксцессы, то надо признать, что ему было легко привлечь внимание неофитов от «нового искусства».
Добавлялась и политическая активность левого толка. Как и многих других, к практической деятельности в сфере политики его подвигла революция 1905 года. В октябре 1905 г. он пишет В. Ф. Ходасевичу, с которым тогда дружил, совершенно недвусмысленное письмо:
Революция, грозная, но романтическая в основе и культурная в своих приемах, встретилась лицом к лицу уже не с обычным врагом своим, сильным, но знакомым, а с темным хаотическим зверем, спущенным с цепи, стихийным, грубым, страшным и безудержным. Ему имя «черная сотня». О, если бы это была сотня! Вскоре после Вашего отъезда начались кровавые столкновения между людьми с красными знаменами и нападавшими на них озверелыми «патриотическими» ордами, под рукой, а порой и открыто организуемыми полицией и даже, увы, духовенством с церковных амвонов. Многое пришлось перевидать. Вы знаете я плохо умею оставаться в комнатах, когда за стенами стрельба Довелось участвовать в одной кровопролитной битве при кофейной Филиппова, где 40 человек боевой дружины (к коим примкнул и я) после нескольких минут перекрестной перестрелки правильными залпами обратили в бегство полчище черносотенцев, до прихода дружины избивавшее безоружных. Дальнейшие дни были сплошное царство черной сотни: людей с красными значками, студентов в форме избивали и убивали на улицах, громили магазины во славу самодержавия. Но общественное негодование + умножение «боевых дружин» дали черным сотням должный отпор, и вот уже дня два относительно довольно <так!> спокойно. Университет, впрочем, наполовину занят войсками (старый), наполовину дружинами (новый)[445].
Революция, грозная, но романтическая в основе и культурная в своих приемах, встретилась лицом к лицу уже не с обычным врагом своим, сильным, но знакомым, а с темным хаотическим зверем, спущенным с цепи, стихийным, грубым, страшным и безудержным. Ему имя «черная сотня». О, если бы это была сотня! Вскоре после Вашего отъезда начались кровавые столкновения между людьми с красными знаменами и нападавшими на них озверелыми «патриотическими» ордами, под рукой, а порой и открыто организуемыми полицией и даже, увы, духовенством с церковных амвонов. Многое пришлось перевидать. Вы знаете я плохо умею оставаться в комнатах, когда за стенами стрельба Довелось участвовать в одной кровопролитной битве при кофейной Филиппова, где 40 человек боевой дружины (к коим примкнул и я) после нескольких минут перекрестной перестрелки правильными залпами обратили в бегство полчище черносотенцев, до прихода дружины избивавшее безоружных. Дальнейшие дни были сплошное царство черной сотни: людей с красными значками, студентов в форме избивали и убивали на улицах, громили магазины во славу самодержавия. Но общественное негодование + умножение «боевых дружин» дали черным сотням должный отпор, и вот уже дня два относительно довольно <так!> спокойно. Университет, впрочем, наполовину занят войсками (старый), наполовину дружинами (новый)[445].