Все еще расстроенный, я усаживаюсь перед телевизором, съедаю еще один огурчик и медленно успокаиваюсь. Уже поздно давать задний ход. Все эти женщины не подходили мне в качестве друзей, но я никогда не бросаю начатого на полпути.
Все еще расстроенный, я усаживаюсь перед телевизором, съедаю еще один огурчик и медленно успокаиваюсь. Уже поздно давать задний ход. Все эти женщины не подходили мне в качестве друзей, но я никогда не бросаю начатого на полпути.
Оливия
Теда опять нет. Если честно, то в последнее время ему никак не сидится на месте.
Звук хуже некуда. ИИИИИИИИИИИ. У меня не голова, а пыточная музыкальная шкатулка. Мне отчаянно нужен совет. Я взмахиваю лапкой и сбрасываю вниз Библию. Она с грохотом падает на доски и раскрывается. Я жду, закрыв глаза. Удар настолько оглушительный, что у меня готовы разорваться уши. Дом будто содрогается до самого основания. Раздается оглушительный треск, будто где-то лопнуло то ли небо, то ли весь мир. Он все нарастает и нарастает, переходит в крик, и мне в голову приходит мысль: «Неужели это конец?» Какой ужас! Какой страх!
А когда все, наконец, понемногу стихает, меня охватывает неслыханное облегчение. Я ругаюсь и чувствую себя солонкой, которую зачем-то что было сил встряхнули. Надо на минутку присесть, чтобы успокоился животик.
Я склоняюсь над книгой, и мой взгляд упирается в такую фразу:
Аод простер левую руку и взял меч с правого бедра своего и вонзил его в чрево его, так что вошла за острием рукоять, и тук закрыл острие, ибо Аод не вынул меча из чрева его, и он прошел в задние части[3].
Ха, если бы Господь все раскладывал по полочкам, то какой тогда был бы смысл в вере? Правда? Вой все не стихает и не стихает. Теперь звук где-то даже напоминает жужжание пчелы, призывающей на помощь. Сегодня дом порождает какие-то непонятные ощущения, словно ночью кто-то забавы ради сдвинул в нем каждую вещь на дюйм влево.
В гостиной раздается голос видимо, Тед оставил телевизор включенным для меня.
Нужно вспомнить о травме, произносит голос. Ведь знаете, как говорят. Единственный способ преодолеть ее заключается в том, чтобы ее пережить. Если в детстве вы подверглись агрессии, до этого факта надо докопаться и вытащить его на свет Божий.
Может, этот вой доносится из телевизора? Но я ведь раньше проверяла, и не раз. Так или иначе, надо что-то делать. Дородная матрешка взирает на меня с каминной полки своим невыразительным лицом и всем округлым телом. Оттого, что в нее напихали всех этих маленьких подружек, она выглядит счастливее обычного. Из своей жуткой рамки вниз смотрят родители Теда. «Уходите», шепчу им я, но они никогда меня не слушаются.
Увидев персонажа на экране, я замираю и прижимаю к голове уши. Опять он. На меня пялятся круглые голубые глаза. Он убедительно кивает в ответ на вопрос, который мне не удалось расслышать. Комнату заполняет тот самый запах пыли и прокисшего молока. Я знаю, это всего лишь картинка на экране, но у меня такое ощущение, будто он каким-то образом пробрался сюда. Осторожно сажусь и облизываю лапку. После этого мне всегда становится лучше.
У меня это шоу получилось бы гораздо лучше тебя, говорю я, у тебя совершенно нет харизмы.
В качестве ответа он улыбается. После этого у меня пропадает всякое желание с ним говорить. Сама не знаю почему, ведь телевизор меня все равно не слышит. Или все же слышит? Однако запах стойкий. Пахнет не тедом, а залежавшимися в холодильнике продуктами.
И тут слышу в холле какой-то шум негромкие, робкие звуки, доносящиеся из-за двери, будто там кто-то стоит. Я бесшумно подкрадываюсь к створке. Тед, причем самец. Не стучит, не нажимает кнопку звонка. Что же тогда делает? И повсюду та же самая вонь, просачивающаяся сквозь щели в двери и забивающаяся в мой чувствительный нос. Тот же дух, который выплескивался из телевизора. Каким-то образом тед из телевизора оказался на пороге моего дома. Шоу, по-видимому, записали заранее.
Тед дышит в щелку между створкой и косяком. Протяжными, деликатными вдохами. Должно быть, вжался в щель физиономией, решив обнюхать входную дверь. Интересно, а мой запах он может учуять? Сколько раз Тед предупреждал меня, что снаружи опасно. Думаю, так оно и есть. Отовсюду исходит ощущение беды. От гостиной, от телевизора, от маленьких, пялящихся глаз теда, похожих на две голубые монетки.
В каждом из нас сидит монстр, говорит он.
Надо спрятаться. Забиться в какую-нибудь темную дыру. Я крадусь вверх по ступенькам и дальше через лестничную площадку. Над головой очередной обитающий на чердаке призрак проводит по половой доске своим длинным ногтем. Я перехожу на бег.
Потом галопом мчусь в спальню Теда и стрелой ныряю под кровать. Внизу по телевизору по-прежнему бубнит выбившийся в знаменитости тед, разглагольствуя обо всяких ужасах, которые теды творят со своими малышами, и читая перед пустой комнатой лекцию. Или, может, он говорит через дверь? В минуты беспокойства я выбираю один из двух вариантов: либо заглядываю в Библию, либо бью какие-нибудь вещи моего Теда, либо отправляюсь спать. Ну хорошо, хорошо, не из двух, а из трех. Так, обращаться к Библии больше не хочу, она меня напугала. Матрешку я на этой неделе уже ломала, а музыкальную шкатулочку так и вовсе дважды. От этого мне нехорошо.