А они есть? спросил капитан.
Кто? не понял аналитик.
Ну весомые основания! пояснил Журавлёв и поглядел на собеседника этак со значением.
Майор взгляд проигнорировал, и взгрустнулось ему ещё горше.
Основания были. Вполне весомые. В пятьдесят восемь примерно килограммов по имени Татьяна Ивановна Вяземская дама с нестандартными запросами к жизни.
Он любил её до сих пор, несмотря ни на что.
Свирепо, отчаянно, всею своей душой.
А она его нет.
В этом-то и была вся суть проблемы. Та самая суть, что невозможно было предоставить в отдел кадров подразделения, потому как не поняли бы. Это во-первых, во-вторых, остатки рыцаря в майорском нутре просто не позволяли выносить подобную интимную недоимку на суд общественности.
Однажды, после изрядных лет брака, капитан Вяземская без предисловий (она вообще всё делала без предисловий, как прыжок в высоту, которым увлекалась в свободное от службы время) заявила:
Я не люблю тебя, Карибский. Понимаешь? Не люблю.
Не понимаю, опешил майор-аналитик, чья аналитика в тот раз явно спасовала. Что значит «не люблю»? А раньше?
Раньше не знаю. Теперь же знаю точно: не люблю.
В чём дело, что случилось? спросил он, предпочитавший во всём немедленную и полную ясность.
Ни-че-го, отчеканила Татьяна. Дело в том, что ничего. У нас абсолютно ничего не происходит, все эти годы. Ты даже поскандалить не в состоянии. Я уж молчу о детях. Мне прошлым месяцем стукнуло двадцать восемь, скоро юбилей. И я поняла вдруг, что и в тридцать, и в сорок ничего происходить не будет. Мы будем ходить на службу, будем умеренно выпивать с Холодовыми, Григоряном и Петюниными по праздникам, в пятьдесят ты подаришь мне всё те же тринадцать роз, что в двадцать и в двадцать пять, и так пройдёт жизнь. Без ни-че-го. А я мечтала о нестандартной биографии! Или хотя бы о нестандартной биографии мужа, в которой могла бы принять посильное участие! Теперь мне всё ясно, и я повторяю: Я. Не. Люблю. Тебя. Карибский. Мне с тобой смертельно скучно.
Биографии? Нестандартной? опешил майор, хотя хотел сказать другое, насчёт детей, прозрачно намекнув, что это подло, что это вовсе не его вина, а вина чёртовой кривой загогулины в ДНК из-за чёртовой радиации, но не намекнул. По причине недоделанного своего рыцарства.
Понимай как знаешь. Мне больше сказать нечего, сообщила Татьяна, и по её глазам он понял, что Таней или Танюшей ей больше не быть, во всяком случае, для него. И ты меня знаешь, Карибский, я считаю, что брак это не штамп в паспорте. Когда его ещё аннулируют? Так вот, я себя развела с этой минуты. Ты мне больше не муж, а я тебе не жена. В постель ко мне больше не приходи, спи на диване. Или я буду спать на диване, мне всё равно.
Точка.
Жизнь разломилась по линии до и после.
Спорить с Вяземской было бесполезно как пытаться сдвинуть танк при помощи автомобильного домкрата. Хотя он и спорил, точнее пытался. Бесконечную стыдную неделю. Татьяна Ивановна крайне редко выносила свои суждения в публичную сферу, но уж если выносила смотри выше: танк и домкрат легковой машины.
После между ними встала «фигура умолчания» другой мужчина. Или мужчины. Карибский этого не знал. Вяземская слишком уважала его, чтобы не спрятать формальную измену по всем правилам конспирации. Зато он знал, видел по радиоактивному блеску её глаз, что бывшей жене теперь нескучно с кем-то иным. После особо бурных альковных этюдов они, её глаза, всегда светились так: влажно, бесстыдно, задорно. И майор не сомневался, что жена изменяет как следует. Впрочем, «изменяет» в терминологии мадам Вяземской неверное слово. Она себе простила всё и сразу. Посторонние мнения её волновали не более лёгкого бриза океанскую гладь: сверху рябь, внутри полное спокойствие.
После между ними встала «фигура умолчания» другой мужчина. Или мужчины. Карибский этого не знал. Вяземская слишком уважала его, чтобы не спрятать формальную измену по всем правилам конспирации. Зато он знал, видел по радиоактивному блеску её глаз, что бывшей жене теперь нескучно с кем-то иным. После особо бурных альковных этюдов они, её глаза, всегда светились так: влажно, бесстыдно, задорно. И майор не сомневался, что жена изменяет как следует. Впрочем, «изменяет» в терминологии мадам Вяземской неверное слово. Она себе простила всё и сразу. Посторонние мнения её волновали не более лёгкого бриза океанскую гладь: сверху рябь, внутри полное спокойствие.
После случилось заявление о разводе и адский запой (с Холодовым, Григоряном и Петюниным), переросший в вовсе стыдное для офицера дело запой одиночный. С засыпанием в коридоре, многократным попаданием в лапы патруля и заблёванными брюками.
После был разнос на партсобрании, товарищеский суд и другие обязательные в таких случаях радости, закончившиеся регулярными командировками на Мадридский фронт.
Надо ли говорить, что майор был не вполне счастлив видеть свою экс среди подчинённых, да ещё в таком важном деле, как полевое расследование? Причём до полного изумления, даже вон самому Кречету осмелился перечить, да ещё прилюдно. И надо ли говорить, что от капитанского интереса он отделался фразой: