Да, это, наверное, нелегко. Для большинства армян в диаспоре Hai Dat единственная зацепка, все, что у нас есть, чтобы не утратить идентичность. Конечно, у тебя особый случай, но, по большому счету, все мы одновременно американцы и армяне, и в этой двойственности нет ничего плохого, пока у нас остается эта зацепка.
Это написала Жалкое Сосуществование, домохозяйка, состоявшая в несчастливом браке с главным редактором одного из ведущих литературных журналов Области залива Сан-Франциско. Понимая, что вот-вот сделает страшное признание, Армануш написала:
Двойственность это когда ты являешься и тем, и другим. Со мной совсем не так. Начнем с того, что я вообще не смогла стать армянкой. Мне надо обрести идентичность. Знаете, я кое-что замыслила, только это секрет. Я хочу съездить в Турцию и разыскать наш фамильный особняк в Стамбуле. Бабушка столько рассказывает о том, какой это был великолепный дом. Хочу поехать и увидеть его своими глазами. Это будет путешествие не только в прошлое моей семьи, но и в мое собственное будущее. Парадокс янычар так и будет меня мучить, пока я не попробую разобраться в собственном прошлом.
Тут запаниковала Леди Павлин-Сирамарк:
Погоди, погоди! Что ты задумала? Ты что, собралась ехать в Турцию одна? Ты, вообще, в своем уме?
Я могу найти какие-нибудь связи, это не так сложно.
Но Леди Павлин-Сирамарк не унималась:
Как это, Мадам Душа-Изгнанница? И как далеко ты уедешь с армянской фамилией в паспорте?
Тут встрял Анти-Кавурма, аспирант-востоковед из Колумбийского университета, специализировавшийся на изучении Ближнего Востока:
Чего уж мелочиться, давай иди прямиком в управление стамбульской полиции, пускай они тебя арестуют.
Армануш поняла, что настала пора сделать еще одно решительное признание:
Дело в том, что моя мама теперь замужем за турком, так что с полезными знакомствами, я полагаю, проблем не будет.
Воцарилось тревожное молчание. Прошла минута, никто ничего не ответил, и Армануш стала писать дальше:
Его зовут Мустафа, он геолог, работает на одну фирму в Аризоне. Он хороший человек, но совершенно не интересуется историей и ни разу не был на родине с тех пор, как переехал в Америку где-то двадцать лет назад. Он даже не пригласил родных на свадьбу. Что-то там неладно, но я не понимаю что. Он просто не говорит на эту тему, и все тут. Но я знаю, у него в Стамбуле осталась большая семья. Я как-то спросила его, что они за люди, и он сказал: да самые обычные, вроде нас с тобой.
Не похоже на то, что он самый чувствительный мужчина в мире, если мужчины в принципе способны на чувства.
Это встряла Дочь Сапфо, барменша-лесбиянка, которая с недавних пор работала в каком-то захудалом регги-баре в Бруклине. С ней согласилась Жалкое Сосуществование:
Да уж. А у него вообще есть сердце?
О да, конечно. Он любит маму, и мама его тоже любит.
Армануш вдруг поняла, что впервые в жизни признала, что мать и отчим любят друг друга, словно увидела их чужими глазами:
Как бы там ни было, я смогу остановиться у его родственников. Я как-никак его падчерица, думаю, им придется меня принять. Могу только гадать, как ко мне отнесутся простые турки. Не американизированная профессорская семья, а настоящая, самая обычная турецкая.
Леди Павлин-Сирамарк спросила:
И о чем ты собираешься разговаривать с обычными турками? Послушай, там даже люди с образованием или националисты, или невежды. Ты что, думаешь, простым туркам есть дело до того, чтобы признать историческую правду? Думаешь, они тебе скажут: ну да, ребята, нам очень жаль, что мы вас тогда вырезали и депортировали, а потом все это радостно отрицали. И чего ты нарываешься?
Я понимаю, но и вы попробуйте меня понять.
Армануш вдруг стало тоскливо. Так раскрывшись перед ними, рассказав им столько секретов, она почувствовала, что совсем одна в этом огромном мире. В глубине души она всегда знала про одиночество, но только сейчас встретилась с ним лицом к лицу.
Вы, ребята, родились среди армян, вам никогда не надо было доказывать, что вы тоже один из них. А я с самого рождения застряла на пороге и вечно курсировала между армянской семьей, гордой своим прошлым, но страдающей от исторических травм, и матерью, которая до истерики ненавидит все армянское. Чтобы стать такой, как вы, американкой армянского происхождения, мне сначала надо обрести мои армянские корни. И если для этого нужно отправиться в прошлое, то будь что будет, я это сделаю, а турки пускай говорят и делают что хотят.
Но разве отец и его родственники отпустят тебя в Турцию?
Это был Алекс Стоик, бостонец греческого происхождения, которому для счастья хватало хорошей погоды, вкусной еды и смешливых женщин. Верный последователь древнегреческого философа Зенона, он считал, что людям надо по возможности смиряться с естественными ограничениями и радоваться тому, что есть.
Ты не думаешь, что твои родные в Сан-Франциско будут волноваться?
Волноваться?
Армануш скривилась, представив себе тетушек и бабушку. Да они с ума сойдут от беспокойства!
Они ничего не узнают, для их же собственного блага. Скоро начнутся весенние каникулы, так что я смогу уехать в Стамбул на целых десять дней. Отец будет думать, что я в Аризоне, с мамой, а мама что я здесь, в Сан-Франциско. Они совершенно не контактируют, а отчим никогда не общается со стамбульскими родственниками. Ничего точно ни за что не вскроется. Это будет тайна!