Дорогая, ну чего ты молчишь? Они что, все там? спросила Роуз.
Снова послышалось приглушенное шебуршание, только теперь это была не щетка для волос. Скорее, похоже, будто нечто кашеобразное шлепается в жидкость, а если быть точным на то, что в шипящую сковородку льют блинное тесто.
Ох, и что я спрашиваю! И так понятно, конечно, они все явились, все до единого. Держу пари, они меня все так же ненавидят.
Армануш нечего было ответить. Мать стояла у нее перед глазами, в полутемной кухне с ламинатными шкафчиками лососевого цвета. Роуз давно собиралась заново отделать кухню, но не могла найти ни времени, ни денег. Волосы забраны в небрежный пучок, ухо прижато к трубке беспроводного телефона, в другой руке лопаточка. Она напекла гору блинов, хватит на целую ораву детей, да только детей никаких в доме нет, и в итоге она все съест сама. Отчим сидит рядом, за кухонным столом, помешивает кофе и просматривает газету «Аризона дейли стар».
После окончания университета и женитьбы Мустафа Казанчи поступил на службу в местную компанию, занимавшуюся добычей минеральных ресурсов. Армануш поняла: если ему что-то и нравилось, так это всякие скалы и камни. Он был неплохой человек. Просто немного скучный. Казалось, его вообще ничего не увлекало. Он уже бог знает сколько лет не был в Стамбуле, а у него же там осталась семья. Иногда у Армануш создавалось впечатление, что он бежит от прошлого, но почему, оставалось загадкой. Пару раз она пробовала поговорить с ним о событиях 1915 года, о том, что турки сделали тогда с армянами. «Я об этом мало знаю, ответил Мустафа в своей учтивой, но натянутой манере, словно стенку поставил. Это вопросы далекого прошлого. Тебе стоит обсудить их с историком».
Эми, отвечай, ты будешь со мной разговаривать или нет? Роуз явно начинала раздражаться.
Мама, мне надо заканчивать. Я перезвоню позже.
В телефоне что-то щелкнуло, потом шлепнуло. Кажется, мама то ли зачерпнула и вылила в сковородку очередную порцию теста, то ли всхлипнула. Армануш предпочитала думать, что скорее первое. Злая как черт, она снова села за стол и, стараясь ни на кого не смотреть, стала жадно поглощать содержимое своей тарелки. Она не сразу заметила, что по ошибке ест то, к чему вовсе не хотела притрагиваться.
Господи, почему я ем манты?! ужаснулась Армануш.
Не знаю, милая, воскликнула тетушка Варсениг и испуганно уставилась на нее, словно имела дело с каким-то невиданным чудищем. Я тебе положила, подумала, вдруг захочешь попробовать. Похоже, тебе понравилось.
Армануш чуть не плакала. Она извинилась, вышла из-за стола и бросилась в ванную комнату чистить зубы, проклиная всю эту идиотскую затею со свиданием. Там она взяла полупустой тюбик пасты и встала перед зеркалом с видом человека, готового навеки отречься от общества и одиноким затворником удалиться на какую-нибудь забытую богом гору. Да разве отбеливающая паста «Колгейт тотал» способна перебить запах злополучных мантов? Может, просто позвонить Мэтту Хэссинджеру и все отменить? Ей хотелось только одного: залезть в кровать и, упиваясь отчаянием, читать купленные днем романы. Читать и читать до потери пульса, до полной отключки. Это было ее единственное желание.
Эх ты, оставалась бы лучше в постели с книжкой, с укором обратилась она к своему отражению.
Глупости какие! Рядом с ней в зеркале неожиданно возникла тетушка Зарухи. Ты молодая, красивая и достойна самого лучшего мужчины на свете. А теперь давай добавим немного женского гламура. Подкрась-ка губы, красавица!
Она послушалась. На тюбике, правда, было написано не «женский гламур», а «Вишневый гламур». Армануш от души намазалась помадой, тут же промокнула рот салфеткой и почти все стерла. Именно в этот миг позвонили в дверь. Семь тридцать два. Пунктуальность оказалась-таки одной из добродетелей Мэтта Хэссинджера.
Минуту спустя Армануш улыбалась юноше, который стоял на пороге опрятно одетый, заметно взволнованный и несколько растерянный. Он был на три года моложе, ничтожная мелочь, о чем Армануш не сочла нужным распространяться, но что сейчас было очевидно при первом взгляде на его лицо. То ли Мэтт как-то странно причесал коротко стриженные волосы, то ли напялил одежду, которую обычно не носил, темно-коричневый замшевый пиджак и медового цвета брюки, но выглядел он как подросток во взрослой одежде. В левой руке у него был огромный букет алых тюльпанов. С улыбкой юноша переступил порог и вдруг оцепенел, заметив собравшуюся на заднем плане публику. За спиной Армануш выстроилось все семейство Чахмахчян.
Проходите, молодой человек, сказала тетушка Варсениг.
Она старалась говорить самым доброжелательным тоном, который по странному совпадению был также самым устрашающим. Мэтт обменялся рукопожатиями со всеми членами семьи, чувствуя на себе их испытующие взгляды. Он совсем потерялся и весь покрылся испариной. Кто-то забрал цветы, кто-то взял его пиджак. Без пиджака Мэтт имел вид ощипанного павлина. Он проскользнул в гостиную и пристроился на первом попавшемся стуле. Чахмахчяны расселись рядом тесным полукругом. Они перебросились парой слов о погоде, потом перешли к учебе Мэтта (он учился на юриста, что могло быть истолковано и за него, и против), обсудили его семью (он был единственным ребенком, что также могло быть истолковано и за него, и против), родителей (они были юристы, и это тоже могло быть истолковано и за него, и против), выяснили, много ли Мэтт знает об армянах и Армении (оказалось, что знает немного, и это говорило против него, но жаждал узнать побольше, что говорило за него), снова перешли на погоду, а потом погрузились в неловкое молчание. Минут пять они так и сидели, никто не проронил ни слова, будто у них что-то застряло в глотке, но при этом они просто сияли. Беседа грозила зайти в удручающий безвыходный тупик, но снова заиграл «Танец Феи Драже». Армануш посмотрела на экран номер скрыт, выключила звук, однако телефон продолжал вибрировать. Она подняла брови и скривила губы, эта гримаска предназначалась Мэтту и означала: ерунда, не обращай внимания. Но ни он, ни окружающие этого не поняли.