Все это могло иметь следствием неодобрительное отношение официального Петербурга к консервативным методам прусской политики в Польше. Бисмарк писал в Берлин, что «русская политика, несмотря на все родственные узы императора готова преследовать свои собственные настоящие или мнимые интересы без уважения к нашим интересам или интересам Австрии»[531]. Показательно, что в сообщениях российских дипломатов, которые Бисмарк читал лично, «наши (прусские В. Д.) рекламации в отношении Польши обозначаются как прусский эгоизм». Он пришел к заключению, что чувство солидарности с Пруссией ослабевало в петербургских кругах, когда речь заходила о Польше.
В начале ноября 1861 г., когда Бисмарк вернулся в Петербург после длительного пребывания в Германии, обсуждение польского вопроса набирало новые обороты. Поводом для этого стали демонстрации, последовавшие после смерти архиепископа Фиалковского 5 октября. С. С. Татищев писал, что «перед начальной колесницей несли, в числе прочих национальных эмблем короны короля и королевы польских и старый герб Речи Посполитой: Белого орла с гербами Литвы и Руси». 15 октября ожидалась новая демонстрация под предлогом годовщины смерти Тадеуша Костюшки[532]. 14 октября после неоднократных телеграмм императора исполняющий должность наместника Царства Польского генерал Карл Карлович Ламберт'"''" объявил Варшаву на военном положении. Ответ государя не замедлил последовать: «Дай Бог, чтобы объявление всего Царства на военном положении произвело тот результат, которого я давно ожидаю»[533].
Политика российского императора свидетельствовала о выборе им более жесткого курса в Польше. О подавлении народных выступлений в Польше писал Ламберту в сентябре октябре 1861 г. даже Горчаков, что явилось полной неожиданностью для Бисмарка. Несколько фрагментов переписки он привел в своем донесении 5 ноября 1861 г. на имя прусского министра иностранных дел А. фон Бернсторфа[534].
Рассуждая о полноте власти графа Ламберта, распространяющейся вплоть до введения военного положения, Горчаков писал 21 сентября (3 октября): «Не пугайтесь резни, она будет нужна, и чем больше Вы будете колебаться, тем страшнее будет эта бойня, направленная на достижение своей цели». Горчаков брал на себя защиту политики царской администрации в Польше перед европейским общественным мнением: «Не тревожьтесь о том, что скажут в Европе. Это полностью мое дело». Введение военного положения в Варшаве сопровождалось более жестким высказыванием российского министра: «Бейте их крепко и уничтожающе. Думайте о том, что из всех тех камней, которые бросают в изваяние кумира, лишь первый повреждает лик этого кумира, второй же попадает в бесполезную мраморную подставку. Мы не разрушаем памятник законности, но мы покрываем его до того самого момента, когда порядок вновь будет восстановлен».
Такого рода внушения все же не повлияли на растерянность и слабость действий графа Ламберта. К тому же Варшава на введение военного положения ответила новыми беспорядками.
Политика российского императора свидетельствовала о выборе им более жесткого курса в Польше. О подавлении народных выступлений в Польше писал Ламберту в сентябре октябре 1861 г. даже Горчаков, что явилось полной неожиданностью для Бисмарка. Несколько фрагментов переписки он привел в своем донесении 5 ноября 1861 г. на имя прусского министра иностранных дел А. фон Бернсторфа[534].
Рассуждая о полноте власти графа Ламберта, распространяющейся вплоть до введения военного положения, Горчаков писал 21 сентября (3 октября): «Не пугайтесь резни, она будет нужна, и чем больше Вы будете колебаться, тем страшнее будет эта бойня, направленная на достижение своей цели». Горчаков брал на себя защиту политики царской администрации в Польше перед европейским общественным мнением: «Не тревожьтесь о том, что скажут в Европе. Это полностью мое дело». Введение военного положения в Варшаве сопровождалось более жестким высказыванием российского министра: «Бейте их крепко и уничтожающе. Думайте о том, что из всех тех камней, которые бросают в изваяние кумира, лишь первый повреждает лик этого кумира, второй же попадает в бесполезную мраморную подставку. Мы не разрушаем памятник законности, но мы покрываем его до того самого момента, когда порядок вновь будет восстановлен».
Такого рода внушения все же не повлияли на растерянность и слабость действий графа Ламберта. К тому же Варшава на введение военного положения ответила новыми беспорядками.
Император был полон решимости и в октябре 1861 г. генерал Ламберт был смещен с поста исполняющего обязанности наместника Царства Польского. На его место после «длившихся в течение двух недель переговоров» был назначен генерал А. Н. Лидерс, что в одночасье «разрушило все прекрасные надежды, которые два месяца назад таким замечательным образом связывались с личностью графа Ламберта»[535]. Комментируя это назначение в письме Бернсторфу[536], Бисмарк положительно отзывался о цели миссии этого «солдата, который должен заняться наведением внешнего порядка, не обращая внимания на политику». Сравнивая действия Ламберта и Лидерса, Бисмарк, безусловно, отдавал предпочтение солдату Лидерсу. Прусский дипломат едко писал, что Ламберт проводил свою политику, постоянно думая о том, «какое впечатление произведут его действия на общественное мнение, дам, католическую церковь и парижскую прессу». Курс генерала Лидерса, напротив, был строгим и четким и полностью соответствовал выбранной в это время в Петербурге политике. «Первые распоряжения графа Лидерса, писал Милютин, были направлены к тому, чтобы объявленное в крае военное положение было применяемо на деле во всей строгости»[537].