Бисмарк прекрасно понимал, что охранитель легитимных правительств и тронов, Петербург, станет поддерживать рост могущества Пруссии в Германии до тех пор, пока не поднимется вопрос об упразднении государственной независимости германских княжеств. Теперь Бисмарку важно было очень тонко донести до императора, что политика медиатизации была единственным способом сплотить ведомый прусским локомотивом к цели единой Германии состав германских государств. Прусский посланник выбрал единственно верное в этой ситуации решение подготовить Петербург к подобному развитию событий методом обоснованного убеждения.
Так, например, в беседах с Александром II и Горчаковым он все чаще стал апеллировать к тому, что успех германской обороны зависел от боеспособности Пруссии, а не общегерманских вооруженных сил. Если даже в сравнительно мирное время Пруссии противостоял возглавляемый Австрией мощный лагерь германских государств, среди которых были четыре королевства: Бавария, Саксония, Ганновер и Вюртемберг'"" то в случае вероятного французского нападения возникала опасность перехода срединных германских государств на сторону Наполеона III. Бисмарк пытался таким образом сформировать у Александра II и Горчакова представление о государственном «одиночестве» Пруссии: «Наша вера основывается только на нас самих и на силе нашего собственного и германского национального чувства»[469]. Германское единство, о котором говорил Петербург, нарушалось, таким образом, самим фактом существования Германского союза. Логический выход заключался в стремлении реформировать сложившиеся отношения в Германии. В одном из своих писем А. фон Белову Бисмарк выразил это более подробно: «Перед нами двойная задача: свидетельствовать о том, что существование союзной конституции не является нашим идеалом и что мы открыто стремимся к необходимому изменению законным путем, но не хотим через его нарушение всеми необходимыми способами прийти к безопасности и процветанию»[470].
Прусский политик старался убедить в этом официальный Петербург, но времени на эту тонкую работу оставалось все меньше, поскольку с начала 1862 г. Бисмарка ждала новая должность. Еще с февраля в письмах прусского министра иностранных дел Альбрехта фон Бернсторфа звучала мысль о возможном переводе Бисмарка с петербургского поста. Но только в начале апреля он узнал, что его переведут либо в Париж, либо в Лондон. Парламентский кризис, в который входила Пруссия, заставил короля Вильгельма отозвать Бисмарка из Петербурга в Берлин для дальнейших распоряжений.
Прощальная аудиенция Бисмарка у Александра II была одновременно по-дружески трогательной и насыщенной политическими темами и заверениями. «Император в весьма взволнованных выражениях уполномочил меня после возвращения в Берлин устно уверить Ваше Величество в том, писал Бисмарк Вильгельму I, что он решил при любых обстоятельствах крепко держаться тесной дружбы с Вашим Величеством. К этому его подталкивают не только кровные узы и унаследованные симпатии его сердца, но самый тесный союз с Пруссией признается единственно соответствующим интересам России»[471].
Идентичные сигналы шли в Петербург и из Берлина. В ходе первой аудиенции, которую Александр II дал новому прусскому посланнику в российской столице Роберту фон дер Гольцу, обсуждались среди прочего и международные вопросы. Через Гольца прусский король передавал императору, что он «придает большое значение продолжению доверительных отношений между двумя дворами и не только вследствие существующих родственных отношений и традиционной политики, но также вследствие естественного значения, которое он уделяет совместному выступлению двух держав по большим политическим вопросам в условиях произошедшего разрушения связей в рамках прежнего альянса». В данном случае речь, конечно же, шла о временах Священного союза. Слова прусского посланника были с радостью встречены Александром II. В конце аудиенции он сообщил Гольцу, что «в своих отношениях к Пруссии будет следовать традициям своего отца и <> императора Александра I и что он оценивает существующие между двумя дворами связи как неразрывные»[472].
Прощальная аудиенция Бисмарка у Александра II была одновременно по-дружески трогательной и насыщенной политическими темами и заверениями. «Император в весьма взволнованных выражениях уполномочил меня после возвращения в Берлин устно уверить Ваше Величество в том, писал Бисмарк Вильгельму I, что он решил при любых обстоятельствах крепко держаться тесной дружбы с Вашим Величеством. К этому его подталкивают не только кровные узы и унаследованные симпатии его сердца, но самый тесный союз с Пруссией признается единственно соответствующим интересам России»[471].
Идентичные сигналы шли в Петербург и из Берлина. В ходе первой аудиенции, которую Александр II дал новому прусскому посланнику в российской столице Роберту фон дер Гольцу, обсуждались среди прочего и международные вопросы. Через Гольца прусский король передавал императору, что он «придает большое значение продолжению доверительных отношений между двумя дворами и не только вследствие существующих родственных отношений и традиционной политики, но также вследствие естественного значения, которое он уделяет совместному выступлению двух держав по большим политическим вопросам в условиях произошедшего разрушения связей в рамках прежнего альянса». В данном случае речь, конечно же, шла о временах Священного союза. Слова прусского посланника были с радостью встречены Александром II. В конце аудиенции он сообщил Гольцу, что «в своих отношениях к Пруссии будет следовать традициям своего отца и <> императора Александра I и что он оценивает существующие между двумя дворами связи как неразрывные»[472].