Бисмарк прибыл в Петербург в разгар дипломатической переписки между внешнеполитическими ведомствами европейских держав. Родителям своей супруги он писал, что «над Европой проносятся грозовые тучи, разряжающие свое электричество в перекрестном огне телеграфов»[335].
В поисках мирного разрешения конфликта вся европейская дипломатия была занята подготовкой предстоящего международного конгресса. Вовлеченный в стремительный водоворот событий, Бисмарк жаловался на то, что «конгресс совершенно меня убивает»[336]и даже не остается времени для писем родным. Переговоры об организации этой встречи в верхах начала еще в январе Великобритания, направившая в Вену лорда Коули для урегулирования конфликта.
Возможное английское влияние на французскую политику обеспокоило Петербург и он вскоре предложил Тюильри свои посреднические услуги. Когда в марте 1859 г. в Париж прибыл граф Коули и привез с собой проект примирительных условий, министр иностранных дел Франции граф А. Валевский передал Киселеву, что их содержание неясно и недостаточно[337]. В ответ на это российский посол официально сделал предложение о конгрессе. В письме великому князю Константину император Александр II писал: «В политике одно только новое, то, что все главные державы согласились на мое предложение конгресса для разъяснения итальянских дел. Дай Бог, чтобы этим мы могли сохранить мир, но я не могу скрыть от тебя, что надежды у меня мало, чтобы удалось достигнуть этого результата»[338].
Возможное английское влияние на французскую политику обеспокоило Петербург и он вскоре предложил Тюильри свои посреднические услуги. Когда в марте 1859 г. в Париж прибыл граф Коули и привез с собой проект примирительных условий, министр иностранных дел Франции граф А. Валевский передал Киселеву, что их содержание неясно и недостаточно[337]. В ответ на это российский посол официально сделал предложение о конгрессе. В письме великому князю Константину император Александр II писал: «В политике одно только новое, то, что все главные державы согласились на мое предложение конгресса для разъяснения итальянских дел. Дай Бог, чтобы этим мы могли сохранить мир, но я не могу скрыть от тебя, что надежды у меня мало, чтобы удалось достигнуть этого результата»[338].
Миротворческая позиция Александра II и предложенный Петербургом путь имели своей целью максимальное использование возможностей дипломатии для недопущения войны[339]. Вместе с тем Чичерин доказывал, что затянувшиеся по поводу предстоящей встречи в верхах переговоры ослабляли позицию Австрии в Европе и шли на руку французскому императору, который получал возможность подготовиться к войне[340]. Российское предложение о проведении конгресса нашло свой отклик даже у англичан, ущемленных тем, что Петербург обошел их в процессе мирного урегулирования. Посол Великобритании в России баронет Джон Файнс Твислтон Крэмптон «выражал свое убеждение в серьезности и искренности российского содействия сохранению мира»[341].
Эффективность миротворческой политики зависела, однако, от враждующих сторон. Австрия действовала особенно наступательно и враждебно. Горчаков рассказывал Бисмарку, что австрийская пресса «уже смеется над конгрессом, говоря, что он, как нищий, стучится во все двери, чтобы найти себе кров»[342]. Одним из требований созыва конгресса Вена обозначила сокращение сосредоточенного на границе в Италии сардинского войска. Сама же она отказывалась идти на ответные шаги. Горчаков недоумевал: «Лишенные полезной цели предварительные условия Австрии не ставят перед собой никаких других целей, кроме как унизить противника и создать предлог, чтобы отказаться от переговоров. Венский кабинет хочет спровоцировать войну, не возлагая на себя очевидную ответственность. Вот в чем весь смысл этих уловок»[343]. На встрече с прусским и английским дипломатами и французским послом Луи Наполеоном Огюстом Ланном, герцогом де Монтебелло, состоявшейся 6 апреля, Горчаков выказывал свое негодование также и по поводу австрийских споров с определением места проведения конгресса. Он сообщал представителям иностранных государств отношение Александра II ко всем спорным вопросам. По его словам, император был не только «утомлен», но ему «было противно» от тех несущественных возражений, которые возникают относительно предстоящих переговоров. «Россия, продолжал он, с самого начала осложнений надеялась оказать противоборствующим сторонам самоотверженную службу. Но если великодушные предприятия, от которых зависит спокойствие Европы, будут разбиты спорами по несущественным вопросам, которые не служат никакой иной цели, как предоставить Австрии предлог для отсутствия на конгрессе, император вернется к чисто наблюдательной позиции»[344].
Отношение к Австрии в Петербурге было и без того прескверное. В одном из своих первых писем жене[345] Бисмарк приводил нелицеприятные сравнения: «О том, как низко упали здесь австрийцы, не имеют ни малейшего представления; ни одна паршивая собака не возьмет из их рук и куска мяса». По его впечатлениям, в российском обществе ожидали лишь момент, чтобы «вонзить австрийцам в спину штык». По его словам, «вся русская политика не оставляет места никакой другой мысли кроме той, каким образом можно уничтожить Австрию». Он дал яркую характеристику отношению Александра II к политике Вены: «Даже спокойный и мягкий император приходит в ярость и гнев, когда говорит об этом».