Несмотря на сохранение договора в тайне, информация о нем все же была опубликована в английской «The Times» как ответ на попытки России заменить Англию в роли посредника в решении итальянского вопроса. Газетный шум перекинулся в Германию. В общественном мнении германских государств появились страшные картины нападения французов на Рейн, а русских на Вислу. «Станем бодрствовать и вступим в соглашение»,[328] предлагал английской королеве Виктории прусский принц-регент Вильгельм.
Пока Бисмарк мчался сквозь вьюгу в Петербург, австрийские, сардинские и французские полки направлялись к возможным театрам боевых действий. Европейские государства готовились к войне, которая угрожала захлестнуть весь континент. Вероятность локализации конфликта зависела от Германии. «Если Германия с Пруссией во главе поймут свое настоящее положение и не будут вмешиваться в дело, которое вовсе до них не относится, и если Англия не перепутает всего своей всегдашней двойственностью, я убежден, что тогда все пойдет хорошо и что мы останемся в покое»[329], писал российскому императору его брат Константин.
Во фразе: «дело, которое вовсе до них не относится», как раз и скрывалась вся сложность положения германских государств. Как и в годы Крымской войны, австрийский министр иностранных дел Буоль стремился к тому, чтобы придать предстоящей войне общегерманское значение, заполучить заветную поддержку Германского союза и открыть второй фронт на Рейне.
И это уже не представлялось сложным, поскольку германское общественное мнение было взволновано лозунгами консерваторов, как, например: «По будет защищаться на Рейне». Даже 90-летний Эрнст Мориц Арндт, автор листовок и памфлетов в годы Освободительной войны против Наполеона, вновь взялся за перо. В его воззвании «К немцам!» были следующие слова: «Коли зло случилось, или будет выпущено на свободу, да не посмотрит один немец на другого, а есть ли в его руке шпага, речь же о другом: Пруссия и Австрия! Вся Германия! Да будет так, как было в 1813 и 1814 годах!»[330]. Даже такой закоренелый поборник прусского партикуляризма, каким был историк и национал-либеральный политик Генрих фон Трейчке, взывал о почти неразрешимом разладе: «Должны ли мы склонить итальянский народ под иго старого врага германского единства, переданного нам по наследству, под этот вырождающийся, лживый, поповский дом Габсбургов? Или мы должны поддержать этого Наполеона, который представляет деспотизм другого, но не менее мерзкого, рода?»[331]
Расчет Буоля на вооруженную поддержку германских государств был одновременно и справедливым, и спорным. Прежде всего, австрийский министр обращался к статьям Заключительного акта Венского конгресса 1815 г.[332], согласно которым все германские государства были обязаны оказать военное сопротивление на случай нападения на территорию Германского союза.
Но Ломбардо-Венецианское королевство, коронная земля империи Габсбургов, не входило в состав Германского союза. Согласно 46 статье Заключительного акта Венской конференции министров от 15 мая 1820 г.[333], любая война германских государств за пределами Германского союза должна была рассматриваться как война, чуждая Союзу. Буль находил выход и из этой ситуации. Он обращался к 47 статье, гласившей, что при нападении противника на территорию, не входящую в состав Германского союза, государства-члены Союза могли определить, угрожает ли эта агрессия безопасности Германии. В австрийском прочтении этой статьи, предстоящая война несла угрозу интересам Германского союза. Так, например, мог пострадать входивший в состав Союза Трентино, но совсем угрожающей могла бы считаться мина, подложенная Францией на Рейне.
В желании примерить на себя образ борца за независимость Германии, Австрия фактически стремилась к тому, чтобы втянуть в войну всю Германию, подменяя интересы Германского союза своими собственными национальными интересами.
В Пруссии в этот раз ситуация несколько отличалась от той, что была накануне и в годы Восточной войны. В своем курсе «Новой эры» принц-регент заявил о начале политики «моральных завоеваний» в Германии. Перед Пруссией ставилась задача «добиться такого политического уважения и соотношения сил, которые она не могла бы достигнуть, опираясь на материальные силы»[334]. В достижении этой цели принц-регент прибег к тому средству, за которое Бисмарк боролся с австрийцами в самом начале своей дипломатической деятельности во Франкфурте: свободной печати, дававшей возможность открытой критики австрийской политики в Германском союзе. Обращение прусского правительства к общественному мнению консерваторы считали оппортунистической апелляцией к народному суверенитету, бонапартизму, а либералы демагогической взяткой народу, игрой на его подлинных национальных интересах.
В выборе направления внешней политики в те дни в Берлине не было единства. Отдельные представители консервативной партии выступали за сближение с Францией, чтобы парализовать тем самым Австрию. Большинство же кабинета, да и сам Вильгельм не хотели превратить Пруссию в инструмент французской политики, но и на предоставление помощи Австрии без ответных уступок они тоже не соглашались. Берлин высказывался против австрийского прочтения 47-й статьи и в случае дальнейшей спекуляции со стороны Вены угрожал решительными действиями вплоть до выхода из Германского союза. Пруссия выдвигала Австрии следующие требования: реформа союзного государства и изменение военного законодательства Германского союза с переходом к Пруссии верховного командования над союзным контингентом войск.