С такой позицией был совершенно не согласен набиравший в Пруссии политический вес принц Вильгельм. В приглашении западными державами Пруссии на Парижский конгресс, где мнение Пруссии особо никем и не учитывалось, в видимости участия Пруссии в решении судеб континента Вильгельм и поддерживающие его либеральные круги видели признание европейскими державами политического веса Пруссии, подтверждение принадлежности Пруссии европейской пентархии.
Стремление к прусско-российскому единству сохранилось в политической программе Бисмарка и после окончания войны, когда происходила определенная трансформация европейских международных отношений. На заседании прусского парламента 20 февраля 1858 г. лидер консервативной партии Эрнст Людвиг фон Герлах поставил риторический вопрос: «Положение в мире изменилось; знамя революции, которое из Франции было водружено здесь, в Германии, исчезло; сейчас же во Франции и во всей Европе популярен цезаризм. Несколько лет тому назад предпринималась попытка подтолкнуть Пруссию в союзе с Францией к войне против России. Сейчас же Франция и Россия живут в согласии и мире»[306]. Прусский посланник с настороженностью следил за таким потеплением в отношениях между Россией и Францией, тесные объятья которых грозили раздавить слабую в то время Пруссию.
Быстро ориентируясь в новых условиях, он выдвинул довольно революционную для прусских политических кругов идею о нецелесообразности для Пруссии противиться такому союзу, но необходимости постучаться в него с предложением о вступлении. А дальше время расставило бы все по своим местам, ведь даже если географическое положение и международные обстоятельства и способствовали налаживанию российско-французских отношений, то
в польском вопросе, актуальном для двух стран, интересы России и Франции, по мнению Бисмарка, резко расходились.
Расхождение Петербурга и Парижа во мнениях относительно решения польского вопроса, по мысли Бисмарка, привело бы в дальнейшем к пониманию российскими политическими кругами необходимости укрепления отношений с Пруссией. Сохранение status quo в Польше становилось в этом случае одним из крепких связующих звеньев между Пруссией и Россией, потому что восстановление независимой Польши, по мнению Бисмарка, означало бы военно-стратегическую катастрофу и нарушение территориальной целостности двух государств.
Эти и другие планы территориального разделения Российской империи, выдвинутые западными политиками во время Крымской войны[307], Бисмарк называл «ребяческими утопиями», он также критиковал попытку германских либералов «рассматривать в своих планах будущей Европы 60 миллионов великороссов как caput mortuum[308]» и перспективу «этот народ <> как угодно третировать, не превращая его тем самым неизбежно в союзника всякого будущего врага Пруссии»[309], что, к слову, разделял и сам прусский король Фридрих-Вильгельм IV[310].
В Берлине Бисмарка за такие мысли стали подозревать в симпатиях к России и Франции. Однако во Франкфурте политические оппоненты прусского посланника неоднократно могли убедиться в его преданности Пруссии. Передавая однажды в письме австрийскому министру-президенту К. Ф. фон Буоль-Шауэнштайну содержание очередного спора с Бисмарком, председатель Союзного сейма И. Б. фон Рехберг унд Ротенлёвен особенно выделил: «Бисмарк пришел в такое волнение, что проговорился: я являюсь прусским посланником и должен защищать интересы Пруссии, а не <Германского> союза»[311]. В переписке с Мантейффелем и Герлахом Бисмарк более откровенно раскрывал истинную цель своей политики, заключавшуюся в защите государственных интересов исключительно Пруссии: «Сообщения из Берлина говорят мне, что при дворе меня считают бонапартистом. Ко мне несправедливы. В 50-е годы мои противники обвиняли меня в предательской симпатии к Австрии и нас называли вёнцами в Берлине; позднее решили, что мы пахнем юфтью, и назвали нас казаками со Шпрее. В то время на вопрос, я за русских или западные державы, я всегда отвечал за Пруссаков, и мой идеал во внешней политике свобода от предубеждений и независимость от симпатий или антипатий по отношению к иностранным государствам и их правителям <> Я с одинаковым удовлетворением буду смотреть на наши войска, сражающиеся против французов, русских, англичан или австрийцев, как только мне докажут, что это находится в интересах здравой и хорошо продуманной политики Пруссии»[312]. В конце 50-х гг. Бисмарк считал, что война с Россией полностью противоречила интересам Пруссии, поскольку настоящих причин для нее в тот период не существовало.
Франкфуртская корреспонденция Бисмарка свидетельствует о том, что он считал Россию довольно сильной и могущественной для реванша за свое поражение, несмотря на ее тяжелое внутреннее положение после войны. Для этого, по его мнению, необходимо было мудрое управление страной. Еще во время Крымской кампании он был удивлен тому, что Россия вступила в борьбу с грозными соперниками материально и стратегически неподготовленной, опираясь лишь на храбрость своего народа.