Гроувер беспокойно потоптался на месте:
Ты два дня был без сознания. Что ты помнишь?
Мама. Она в самом деле
Он опустил взгляд.
Я посмотрел вдаль. За лугом зеленели рощи, вилась речка, и под синим небом расстилались земляничные поля. Долину со всех сторон окружали холмы, а на вершине самого высокого из них, расположенного прямо напротив меня, росла большая сосна. В лучах солнца даже она казалась прекрасной.
Э-э, Перси, не стоит
Ведь его так звали в греческих мифах? настаивал я. Минотавр. Получеловек-полубык.
Гроувер беспокойно потоптался на месте:
Ты два дня был без сознания. Что ты помнишь?
Мама. Она в самом деле
Он опустил взгляд.
Я посмотрел вдаль. За лугом зеленели рощи, вилась речка, и под синим небом расстилались земляничные поля. Долину со всех сторон окружали холмы, а на вершине самого высокого из них, расположенного прямо напротив меня, росла большая сосна. В лучах солнца даже она казалась прекрасной.
Мамы больше нет. Мир должен был погрузиться во мрак и холод. В нем не должно было остаться ничего прекрасного.
Мне жаль, шмыгнул носом Гроувер. Я неудачник. Я я худший сатир на свете.
Он застонал и с такой силой топнул ногой, что она отлетела. То есть отлетел его кед. Внутри оказался пенополистирол с углублением в форме копыта.
Ох, Стикс! пробормотал он.
В ясном небе загрохотало.
Пока он пытался приделать обратно фальшивую ногу, я подумал: ну что ж, сомнений быть не может.
Гроувер сатир. Я готов был спорить, что под курчавыми каштановыми волосами у него на голове скрываются крохотные рожки. Но мне было слишком тяжело, чтобы переживать по поводу сатиров, да и минотавров тоже, которые, оказывается, существуют на самом деле. Значение имело лишь то, что мама растворилась в тисках чудовища, исчезла в желтой вспышке.
Я остался один. Сирота. Мне придется жить с Вонючкой Гейбом? Нет уж. Этого не будет. Сначала поживу на улице. Скажу, что мне семнадцать, и запишусь в армию. Что-нибудь придумаю.
Гроувер по-прежнему хлюпал носом. Вид у бедного парня бедного козлика, сатира или кто он там был такой, словно его вот-вот ударят.
Ты не виноват, сказал я.
Нет, виноват. Я должен был защищать тебя.
Это мама тебя попросила?
Нет. Но это моя работа. Я хранитель. По крайней мере был хранителем.
Но почему Вдруг у меня закружилась голова, а перед глазами все поплыло.
Не перенапрягайся, сказал Гроувер. Держи. Он помог мне удержать стакан и поднес к моим губам трубочку.
Вкус меня поразил. Я-то думал, что это яблочный сок. Но это был совсем не он. Это было печенье с шоколадной крошкой. Только жидкое. И не какое-то там непонятное, а домашнее мамино синее печенье с шоколадной крошкой, такое мягкое и горячее, что кусочки шоколада в нем плавились. Когда я сделал глоток, мне стало тепло и хорошо, тело наполнилось энергией. Горе не отступило, но было такое ощущение, что мама только что погладила меня по щеке, дала печенье, как в детстве, и сказала, что все образуется.
Не успев опомниться, я осушил весь стакан. И в изумлении на него уставился: в нем только что был горячий напиток, но кубики льда даже не растаяли.
Вкусно? спросил Гроувер.
Я кивнул.
На что было похоже? Он говорил так мечтательно, что мне стало стыдно.
Прости, извинился я. Нужно было с тобой поделиться.
Гроувер округлил глаза:
Нет! Я не об этом. Просто стало интересно.
Печенье с шоколадной крошкой, ответил я. Мамино. Домашнее.
Он вздохнул:
А как ты себя чувствуешь?
Так, словно могу отшвырнуть Нэнси Бобофит на сто ярдов.
Это хорошо, кивнул он. Это хорошо. Но больше пить я бы на твоем месте не стал.
Почему это?
Он забрал у меня пустой стакан с такой осторожностью, будто это был динамит, и поставил его обратно на стол.
Пошли. Хирон и мистер Ди ждут.
Крыльцо огибало дом со всех сторон.
От попытки пройти такое расстояние ноги у меня стали подкашиваться. Гроувер хотел помочь мне нести рог Минотавра, но я отказался. Слишком дорого мне обошелся этот сувенир. И я не собирался его отдавать.
Когда мы дошли до противоположной стороны дома, мне пришлось отдышаться.
Видимо, мы были на северном побережье Лонг-Айленда, потому что отсюда было видно, как долина выходит к большой воде, блестевшей примерно в миле от нас. Но я никак не мог понять, что это за место. Вокруг были разбросаны постройки в древнегреческом стиле: открытый павильон, амфитеатр, круглая арена только вот выглядели они совсем новыми, колонны из белого мрамора сверкали на солнце. Неподалеку на песке дюжина ребят, по виду учеников средней школы, и сатиров играли в волейбол. По небольшому озеру скользили каноэ. Ребята в таких же оранжевых футболках, как у Гроувера, бегали наперегонки вокруг группы домиков, приютившихся в лесу. Некоторые стреляли по мишеням из луков. Другие ехали верхом по лесным тропинкам, и, если мне не привиделось, несколько коней были с крыльями.
На этой стороне крыльца я увидел карточный стол, за которым напротив друг друга сидели два человека. Светловолосая девчонка, та, что кормила меня с ложки попкорновым пудингом, стояла рядом, опершись на перила.
Мужчина, сидящий ко мне лицом, был невысоким толстячком с красным носом, большими слезящимися глазами и курчавыми волосами, настолько темными, что они казались фиолетовыми. Он был похож на тех ангелочков с картин, как их там называют скопидомы? Нет, купидоны. Точно. Эдакий купидон средних лет, живущий в трейлерном парке. На нем была гавайская рубашка с тигровым принтом, и он бы с легкостью вписался в компанию картежников Гейба, правда что-то мне подсказывало, что он бы запросто обыграл даже моего отчима.