Поэму или роман, фильм или спектакль он неизменно составляет из одних и тех же алхимических ингредиентов: ангел, роза, петух, статуя, лошади, мрамор, лед, снег, стрельба, пули, пляшущая в фонтане яичная скорлупка, смертельно раненный ребенок, окровавленные губы, комната в беспорядке. Он всегда создавал одну и ту же пьесу, писал одну и ту же книгу, сочинял одни и те же стихи, выражал все те же чувства, высказывал все те же мысли. Что это были за чувства? Что за мысли? И кем был Кокто?
Прежде всего поэтом, и он был совершенно прав, понимая это слово в куда более широком смысле, чем просто «автор рифмованных сочинений». Для него поэт это мифотворец, который с помощью чар и заклинаний помогает разглядеть подспудную красоту и тайну мира. Поэт заново создает вселенную, используя ритмы, выбирая слова, отягченные мифами, высвечивая подробности, которых до него никто не замечал. Он и сам не знает как. В нем обитает ангел, и этот ангел лучшая часть его самого, «ледяной и мятный, снежный, огненный и эфирный ангел». Своему внутреннему ангелу Кокто дал имя ангел Эртебиз, и он тщетно пытался оградить свой покой от этого чужака, который являлся им в большей степени, чем он сам.
Если моя песнь звучит странно,
Увы, я ничего поделать с этим не могу.
Заждавшись слов,
Беру я те, что есть.
Воля муз неведома мне,
Как и воля Бога.
Могу ли я раскрыть их тайны?
Нет, я лишь несу свой крест.
В действительности ангел Эртебиз не ангел, это та сверхличность, которую каждый носит в себе. Правильнее было бы говорить не о вдохновении, а о выдыхании. «Мы все вытаскиваем из себя, говорил Кокто, мы это выдыхаем, изливаем. Каждый из нас вмещает в себе ангела, и мы должны быть хранителями этого ангела». Неудивительно, что ему не давал покоя миф об Орфее. Он был одновременно и Орфеем, и ангелом Эртебизом. Одна его половина вела другую в ад, чтобы вывести оттуда Эвридику его воображения. Его ангел истязал его. «Я хочу жить, говорил ангел, а ты можешь и умереть, велика важность!» Но этот мучитель был и его единственным утешителем. Кокто, как и все люди, увязал ногами в тине, жил как мог; ангел хватал его, выдергивал из «ласковой человеческой грязи», помогал справиться со своим даром. Не так легко себя вылепить, но переделать еще труднее. И все же он себя переделал, отказавшись идти по пути наименьшего сопротивления. Почерк его становился все более стремительным, он тратил все меньше слов и избавлялся от прикрас. Он все чаще старался, как он говорил, попасть в яблочко, а не удивить хозяйку тира. С годами его суровая требовательность возрастала. Ангел в нем одерживал верх.
Но реальный мир не склонен втискиваться в формы, которые навязывает ему поэзия. Поэта преследуют грубые и сильные чудовища. Кокто был для них особенно лакомой дичью. Он обостренно чувствовал одиночество, в которое погружен человек, невозможность соединиться с теми, кого любишь, словом, трудность бытия. Нам, восторженно любующимся вспышками его остроумия, невозможно себе представить, что на площадку, с которой запускали фейерверк, опустится ночь и от всего этого волшебства останутся лишь обугленные трубочки. Жизнь поэта выглядит танцем, но, подобно акробату, он танцует над пропастью: если оступится, разобьется насмерть. Воспользовавшись милой нашим романтикам мыслью о том, что поэт пишет собственной кровью, Кокто снял незабываемый фильм.
Чернила, которыми пишу, из лебединой крови,
Он умер, чтобы быть в строке живым.
Очень рано красная нить вывела его к лику смерти. Она представлялась Кокто очень красивой молодой женщиной в белом медицинском халате и резиновых перчатках; речь у нее быстрая, голос резкий и равнодушный. За ее лимузином следуют мотоциклисты в черном, ее подручные.
Смерть не действует сама,
У нее есть дуэлянты,
Палачи, убийцы,
Они приносят то, что любит она.
Ее стерильная и сухая деловитость пугает больше, чем танец скелетов. Эта зловещая распорядительница очень рано пришла за теми, кого он любил, и потому у Кокто неизменно наслаиваются одна на другую мелодии любви и смерти. Ему было всего тридцать лет, когда он написал:
Я вижу смерть, она уж рядом,
Увы, я на середине жизненного пути;
Молодость покидает меня, я получил ее удар.
Она снимает, смеясь, мой венок из роз;
Мы узор ковра,
Который ткет смерть с изнанки.
Он не знал надежного способа отгородиться от смерти и бед. Он не только был фаталистом, но и верил в заговор сил, враждебных человеку. Трагедию Эдипа он принимал близко к сердцу, как и трагедию Орфея. С чрезвычайной серьезностью и суровостью он обращается к нам в начале «Адской машины»: «Взгляни, зритель, перед тобой одна из самых совершенных машин, построенных ужасными божествами для математически рассчитанного истребления смертных; ее взведенная до отказа пружина медленно раскручивается в течение всей человеческой жизни». Даже на закате своей блистательной жизни, несмотря на все обрушившиеся на него почести, несмотря на любовь и дружбу, которыми его окружали, он так и не смог избавиться от наваждения адской машины. И ведь это правда, что она подстерегает нас и поочередно уничтожит всех до одного. Правда также, что Кокто был более уязвим, чем другие, потому что был более восприимчив.