Вся эта работа прерывалась болезнями, путешествиями (в том числе и «Вокруг света за 80 дней»), новыми дерзкими начинаниями. Моноспектакль «Человеческий голос» открыл перед ним двери «Комеди Франсез», и в этом мраморном здании, населенном великими тенями его юности, ему привиделся маленький Жан Кокто, которого провожала к его обычному креслу билетерша с розовым бантом и седыми усами. Поэт-кочевник, он написал «Трудных родителей» в гостинице в Монтаржи, а «Конец Потомака» в Эксидее (Дордонь). Он опубликовал в «Фигаро» великолепный цикл статей «Портреты-воспоминания». А затем началась Вторая мировая война. Почти всю ее он провел в Париже, где подвергался нападкам со всех сторон, и, несмотря на это, написал «Вечное возвращение» по мотивам «Тристана» и трагедию в стихах «Рено и Армида», которая была поставлена в «Комеди Франсез».
Его давно тянуло к кинематографу. Еще в 1931 году он снял короткометражный любительский фильм «Кровь поэта», до сих пор известный во всем мире (он идет в Берлине и Нью-Йорке на протяжении уже тридцати лет). Мы попытаемся оценить вклад Кокто в экранное искусство. Он имел обыкновение, расставляя по полочкам свои творения, снабжать их ярлыками: поэзия романа; поэзия театра; поэзия кинематографа. Он хорошо понимал, какими огромными поэтическими возможностями обладает кинематограф, которому подвластно сверхъестественное, которому доступны любые мгновенные перемены и воплощение вечных символов. «Орфей» и «Красавица и Чудовище» остаются и останутся в числе наиболее своеобразных произведений, запечатленных кинокамерой. Недавно мы снова посмотрели их по телевизору: они не устарели и не устареют никогда.
После окончания войны Кокто жил попеременно на юге Франции и в Мийи-ла-Форе неподалеку от Фонтенбло, в доме, который превратил в очередной свой шедевр безупречный по убранству, уюту, приветливости, ощущению вечного детства. Деревянная лошадка, сошедшая с карусели XVIII века, соседствовала с поражающей воображение сиреной и геральдическим львом. Поэзия дома. В то время он занимался главным образом декорированием, оформил две часовни (в Вильфранш-сюр-Мер и Мийи) и мэрию в Ментоне, проявив незаурядные способности и в этом деле. Продолжали выходить в свет его стихи («Светотень») и эссе («Дневник незнакомца»), ставились пьесы («Вакх»). Эти сверхчеловеческие труды истощали его силы. Тяжелый сердечный приступ поставил его на грань жизни и смерти. Вечно служащий предметом разногласий и мишенью для всевозможных недоброжелателей, он забрал себе в голову, что Французская академия должна стать «прибежищем для преследуемых художников, которых обвиняют в индивидуализме».
Однажды вечером, в гостях у нашего общего друга, он после ужина взял меня за руку. «Мне хотелось бы с вами поговорить, сказал он. Вот что Вы, должно быть, не раз слышали, что я не испытываю ни малейшего желания сделаться членом Французской академии, больше того что я отказался бы от этой чести, если бы она была мне предложена, потому что для меня это означало бы отклонение от моего пути и признание жизненного поражения Так вот, это не так. Если бы Академия пожелала меня принять, мне бы это доставило огромное удовольствие Вопреки тем россказням, которые обо мне ходят, я всегда глубоко уважал и даже любил традиции. Мне кажется, нет большей глупости, чем конформизм нонконформистов. Но это еще не все. Мне необходима опора, поддержка друзей. Вы и представить себе не можете, каким нападкам я подвергался, как меня преследовали и травили Да, я знаю, что многие считают меня избалованным и взбалмошным ребенком. Всю жизнь я страдал из-за этого заблуждения Я ремесленник, труженик, мастер слова Решать вам. Если вы считаете, что у меня есть серьезные шансы, если захотите меня поддержать, я выставлю свою кандидатуру».
Я подумал, что, отвергнув Кокто, мы поступили бы дурно по отношению не только к нему самому, но и к нашему учреждению. «Я буду всемерно помогать вам», пообещал я. Он прошел в Академию без всяких затруднений, очаровав при встречах будущих собратьев. Позже, принимая его в стенах Академии, я сказал ему: «Некоторых из наших прорицателей удивило ваше скорое избрание у нас подобное случается довольно редко. Они не верили в ваш успех. Да вы и сами не слишком верили в него. Вы думали, что всякий истинный поэт дитя и было бы дерзостью с его стороны занять место среди взрослых. Но взрослые любят детей и поэтов. Каждое свое посещение вы превращали в произведение искусства. Ваше умение вести беседу, ваши высказывания, поражающие здравомыслием и парадоксальностью формы, принесли вам не один голос. Вы не вызвали бы неудовольствия собеседников, даже превратив разговор с ними в монолог, но вам достало такта поддерживать диалог, и вы с полным правом могли бы повторить слова английского короля, с которыми тот обратился к придворному: Да попробуйте же хоть изредка возражать мне, чтобы нас стало двое».
Торжественное заседание по случаю приема в Академию стало триумфом Кокто. На набережной Конти собралась толпа, показав тем самым, как много у него читателей. Он с удовольствием вошел в здание под долгую барабанную дробь, ему понравились гвардейцы, встречавшие его с воинскими почестями, и зал, заполненный коронованными особами и поэтами. В ответ на его речь я напомнил ему милую историю, которую слышал от него в Мийи-ла-Форе: «Родители вашей племянницы сообщили девочке, что ангел только что принес ей братика. Хочешь на него посмотреть? спросил отец. Нет, ответила малышка, я хочу посмотреть на ангела. Мы ничем не отличаемся от вашей племянницы. Нам хочется увидеть не очередного академика, а ангела».