Моя сестра провела в воде уже двенадцать часов. У нее еще двенадцать часов в запасе, чтобы выжить, шестнадцать самое большее, а через шесть часов сядет солнце. Не помню, сколько топлива в танке «Вирсавии», но осуществлять поиск под парусами на краю экваториальной зоны практически нереально. Я по-любому не могу заставить «Вирсавию» идти строго против ветра, а паруса заслоняют мне обзор.
Только держись, Саммер! Только держись!
Только держись, Саммер! Только держись!
Ставлю яхту на курс и засовываю пульт дистанционного управления авторулевым в карман шортов. Убираю в рюкзак УКВ-рацию и бутылку с водой, кидаю туда же несколько шоколадок, хотя и не могу представить, чтобы хоть какая-то еда опять полезла мне в горло. Убираю паруса и завожу мотор. Влезаю в страховочную сбрую с карабинами. Надеваю свою шкиперскую фуражку, вешаю на шею солнечные очки и бинокль.
Опять лезу на мачту.
На сей раз не страшно. Смерть кажется чем-то не заслуживающим внимания. Наверху пристегиваю себя к топу мачты, чтобы руки оставались свободными. Управлять «Вирсавией» по курсу можно и отсюда, используя дистанционный пульт.
Теперь остается лишь смотреть.
И думать.
Девять лет моей жизни тают как дым. Девять лет эти сто миллионов долларов не давали мне покоя, но теперь они напрочь забыты. Все, о чем я могу сейчас думать, это Саммер, моя сестра-близняшка, лучшая половинка моей души.
Я люблю Саммер! В жизни никого так не любила, ни мужчину, ни женщину. И дело не в ее красоте, или доброте, или ее жизни, которую словно благословили где-то на небесах. Я люблю ее, потому что она моя сестра, и я убила бы ради нее, умерла бы ради нее, если б смогла!
Я должна найти ее.
Солнце прожигает свой путь по небу. Медленно опускается в постель из облаков, и краски моря постепенно смягчаются.
Я все еще на топе мачты. Вода в бутылке кончилась. Пыталась сжевать шоколадку, но она оставила лишь вкус пепла во рту. Конечности едва откликаются на сигналы мозга двигаться. Я уже перепробовала все возможные позы, перемещая вес с одной ноги на другую, на руки, позволяя себе обвиснуть в страховочной сбруе. Все одинаково мучительно.
Сейчас я ненавижу океан. Ненавижу синеву. Ненавижу солнце! Но не хочу, чтобы оно наконец село. Желаю, чтобы оно так же ярко сияло с самой вышины.
Я уже проторчала на топе мачты целую вечность. И вечно буду оставаться здесь. Бряканье фалов о мачту это звон цепей мертвеца. Паруса это саван.
Но я все таращусь на море. Высматриваю Саммер, ее сияющие волосы. Ясно вижу их у себя в голове, но больше нигде их нет.
Мне теперь не нужны солнечные очки. Море меняет цвет бледно-лиловая вода тускнеет, становится сиреневой, потом густо-синей, как индиго, почти черной. Лишь на западе остатки розовато-золотистого мерцания.
И вот я уже всматриваюсь в полную темноту.
Лезть вниз это смерть. И дело даже не в том, что руки и ноги сковало трупным окоченением, что обожженная солнцем кожа болезненно пульсирует, что глотка пересохла и воспалилась от плача, от тщетных попыток взывать к сестре. Хуже всего, что когда я касаюсь палубы, когда безвольной кучей валюсь у шпора мачты, то вынуждена окончательно признать непреложный факт: все кончено.
Я потеряла Саммер.
Но некий голос у меня в голове велит мне продолжать. Это холодный, ненавистный голос, и говорит он мне то, что я не желаю слышать.
«Тебе нужно поспать, нашептывает он. Не лежи здесь, не кисни на палубе! Никого ты не найдешь в темноте. Иди и ляг в мягкую постель. Тебе нужны свежие силы. На рассвете опять займешься поиском».
Может, Саммер каким-то образом сохранила тепло. Может, на ней было что-то теплое, когда она свалилась за борт. Может, что-то выпало вместе с ней, и она может частично высунуться из воды, хотя я уже проверила ничего не пропало, не считая спутникового телефона. «Соломон» по-прежнему висит на шлюпбалках. Спасательный плотик все так же принайтовлен к палубе.
Может, вода здесь теплей, чем я думаю. Может, организм Саммер хорошо справляется с потерей тепла.
«Нельзя отступаться».
Повинуюсь голосу, произносящему эти слова у меня в голове. Тащусь в рубку и включаю ходовые огни. Стрелка указателя уровня топлива болтается почти на нуле, но мотор продолжает работать. Вырубаю его. «Нужно сберечь топливо на завтра».
Я ненавижу это «завтра»! Спотыкаясь на каждом шагу, спускаюсь в салон, а «Вирсавию», дрейфующую теперь по воле ветра и течения, начинает валять с борта на борт на неспокойном море.
«Не здесь, звучит все тот же голос. Поспи на той чудесной широченной кровати. Отдохни хорошенько».
Я должна доверять этому голосу: если мы вдруг и впрямь пересечемся курсами с каким-нибудь другим судном, его рулевой обязательно заметит тусклые ходовые огни «Вирсавии» и чисто с нами разойдется. Отец учил нас, что оставлять лодку без вахтенного непростительно, что это просто святотатство, но у меня нет выбора. Мне надо поспать. В любом случае с самого выхода из Таиланда мы не видели ни единого судна. Я весь день тщетно пыталась связаться хоть с кем-нибудь по УКВ. И прямо сейчас мы посреди одного из самых безлюдных океанов мира, в нескольких днях хода от оживленных судоходных путей. Никто тут не появится.