А что? Это было бы, пожалуй, интересно!..
Невозмутимость сына озадачила Василия Кириковича, сбила его с толку. Он потерял нить разговора и продолжал уже по инерции:
Еще бы не интересно!.. Быть на побегушках у тех, кто всю жизнь в навозе ковырялся и дальше своего огорода ничего не знает и не видит.
Давай, давай, характеризуй! Ты ведь всегда презирал работяг, у которых ума хватает только на то, чтобы землю копать.
Глупости. К настоящим рабочим я отношусь с глубоким уважением. А Маркеловы не рабочие. Они какое-то уродливое отклонение от нормы: то ли мелкие собственники, то ли единоличники не поймешь.
И ты еще можешь так говорить? Герман презрительно сузил глаза. Ведь они тебя кормят!
Что? Кормят? оторопел Василий Кирикович, но быстро сообразил, в чем дело. Ну да, конечно, я о том и говорю мелкие собственники. Пользуются моментом, вот и торгуют, обдирают стариков... Но оставим Маркеловых...
Нет, погоди! Ты хоть отдал бабушке деньги?
Какие деньги?
На питание, вот какие!
Разумеется. И еще дам, когда будем уезжать. Я уплачу за все хоть втридорога! И деньги тут ни при чем. Речь о тебе. Взгляни на себя со стороны, как низко ты пал! Волочиться за первой попавшейся юбкой это не только низко и пошло это подло!
Кровь ударила в лицо Германа. Так осквернять самое чистое, самое святое, что есть у него в душе?! Он едва сдержался и только нервно хохотнул.
Ты же сам прекрасно понимаешь, что она тебе не нужна, продолжал Василий Кирикович. Через неделю, как мы уедем, ты уже не вспомнишь ее.
Герман окончательно овладел собой, сказал:
Зачем через неделю? Я забуду о ней в первый же день. И стану смиренно ждать, когда вы подыщете мне настоящую невесту, элитную дочь какого-нибудь ученого или крупного начальника. Вроде Розалии Баравиной...
Чуть слышно скрипнула входная дверь, и кто-то тихо, видимо босиком, прошел в избу.
Напрасно иронизируешь. Все будет именно так, как я говорю. И я бы не хотел, чтобы те же Маркеловы и отживающие старики, которые собирались здесь на свой шабаш, потом поносили меня из-за твоего донжуанства.
К сожалению, ты опоздал, притворно вздохнул Герман. Раньше надо было заботиться о моем целомудрии. Ведь все старички видели, что на празднике я сидел рядышком с Катей, а потом на глазах у всех пошел с ней гулять. Вот так!..
Если в начале разговора спокойствие сына лишь озадачивало и раздражало отца, то теперь встревожило: создавалось впечатление, что сын чувствует за собой какую-то опору, причем опору серьезную, которая удерживает его от обычной при таких разговорах нервозности и вспыльчивости.
Да, ты неисправимо изменился, сказал он, помолчав. Семнадцать лет мы воспитывали в тебе благородство, порядочность, чувство собственного достоинства, и за какие-то десять дней все пошло к черту... Ты еще слишком молод и не знаешь, что вот такие легкие увлечения ради утехи кончаются иногда очень печально. Я считаю своим долгом предостеречь тебя... Василий Кирикович умолк: в сарай заглянула Акулина.
Вы не спите?.. Люська маркеловская прибежала... Катька ихняя в Саргу едет, дак ничего не будете заказывать?
Ничего! отмахнулся Василий Кирикович.
А Герман вскочил и стал быстро одеваться.
Ты куда? Мы еще не договорили!
А чего говорить? По-моему, и так все ясно. Мне сигарет надо заказать, и Герман вышел вслед за бабкой.
Люська, длинноногая, в коротком выгоревшем платьице, стояла у порога. Она диковато, с откровенной враждебностью взглянула на Германа и сразу отвела глаза. И тотчас вспомнилось, как Колька сказал: «Она тебя не любит».
Передай Кате, Герман подал Люське деньги. Пусть купит десять пачек хороших сигарет и полкило конфет. Тоже хороших.
Девочка, не глядя, взяла деньги, зажала их в кулаке, что-то спросила у бабки по-вепсски и убежала. На печи глухо и как-то страшно застонал дед. Герман вздрогнул, вопросительно посмотрел на бабку.
Захворал дедушко-то! печально сказала она. Всю ночь эдак стонал, и подошла к печке. Чего тебе, Киря? Может, молочка горяченького дать?
Не... Покурить бы... старик хотел привстать и не смог.
Герман прикурил сигарету и протянул ее, зажженную, деду.
Спасибо, внучек...
Лицо старика за ночь неузнаваемо изменилось пожелтело и будто опало; резче обозначились морщины и белизна седины.
Может, записку послать в больницу? встревожился Герман. Врача-то все-таки можно сюда вызвать или нельзя?
Может, записку послать в больницу? встревожился Герман. Врача-то все-таки можно сюда вызвать или нельзя?
Ничего... не надо, дед закрыл глаза, помолчал, хрипло дыша. Вы бы не уезжали пока... Повременили.
Да никуда мы не поедем!
Ну и добро... Помру я, внучек...
Что ты, дедушка?! содрогнулся Герман.
Бабка бессильно опустилась на табуретку и заплакала.
«Конечно, надо вызвать врача!..» и Герман опрометью выбежал из избы.
Катя, в синем спортивном костюме и красной вязаной шапочке, под которую была убрана коса, седлала возле дома рыжего мерина.
Ты уж не провожать ли меня?.. но взглянула на лицо Германа и осеклась.
Понимаешь, дедушка сильно заболел... Надо бы как-то вызвать врача.
Ладно, Катя кивнула. Я зайду на медпункт. Врачей-то в Сарге нету врачи в Чудрине, но медички хорошие. Я их обеих знаю. Скажу, так которая-нибудь приедет... Прошлый год, когда твоя бабушка болела, Марина Меркулова три дня здесь жила. Выходила...