Хорошо, Степан Тимофеевич, я подумаю.
Да чего думать-то?! старик разочарованно хлопнул ладонями по коленям. Служба государственная, почетная, и жить будешь, считай, дома: от нас до Лахты водой пятнадцать верст, мы со старухой и то за два часа приплыли. А хотишь мотор купим. Лошадь будет, дак по зимнику долго ли бензину привезти?
Подумаю. Ты об этом батьке моему пока не говори. Я сам скажу.
Во-во, скажи. И я знаю, что он согласный будет.
Я поговорю с ним сегодня же или утром, да, может, вместе с вами и в Сарь-ярь съезжу. Давно не бывал, а хочется взглянуть на ваши места. Озеро у вас красивое...
Во молодец-то! подскочил обрадованный старик. Приедем покажу, как живем, по лесу проведу, и тогда уж все обсудим честь честью.
28
Тихо угасал знойный августовский день. В вершинах высоких берез возле дома Маркеловых позолотилась листва, смолкли голоса птиц, и только чайки беспокойно гомонились на песчаной косе Янь-немь.
Накинув на плечи пиджак, Герман ходил по берегу. Снова и снова он вспоминал разговор с Катей, пытаясь разобраться и понять, в чем ошибся, что сказал не так, чем отпугнул ее от себя. Самое обидное заключалось в том, что он впервые до конца был искренен с девушкой, не изображал влюбленного, не притворялся, не лгал. Но эта искренность вдруг обернулась против него.
Нет, он не сожалел, что сказал Кате правду: обмануть ее он не мог и не сможет она слишком чиста для какой бы то ни было лжи. Но почему она не поверила и что теперь думает? Почему здесь все не так, как было там, в городе, в кругу своих друзей?
Герману казалось, что вся жизнь в Лахте, все, с чем он здесь столкнулся не настоящее, призрачное, похожее на сон. Потом вдруг все переворачивалось в сознании, как песочные часы, и он начинал думать, что только здесь и столкнулся с настоящей человеческой жизнью, где все не выдумано и откровенно, как сама природа.
Герман представил Катю на тротуаре городской улицы. Обратил бы он на нее внимание? Несомненно, потому что привык всматриваться во всех красивых девчонок. И он мгновенно определил бы, что Катя из деревни, провинциалка: скованность движений, будто на нее смотрит весь город, настороженно-робкий взгляд, необыкновенная серьезность лица. Он прошел бы мимо и через минуту уже не помнил о ней разные ступени жизни! А Петр, тот вообще не привлек бы внимания: много их ходит таких по городу не та одежда, не те манеры...
А сам?.. Оказался в новых условиях, столкнулся с людьми иного образа жизни и день ото дня все явственней ощущает зыбкость своего положения, вынужден изменять своим привычкам. Там он легко находил общий язык с девчонками своего круга: угостил дорогой сигаретой, сказал два-три щедрых комплимента, сводил в ресторан и благосклонность обеспечена. А здесь все по-другому, все не так, на первый взгляд проще, на деле многократно сложней...
Герман возвратился домой, когда совсем смерклось. Отец ждал его на крыльце.
Посидим? предложил Василий Кирикович и отодвинулся на край верхней ступеньки. Вечер сегодня хороший. И комаров нет.
Вечер-то хороший... хмуро отозвался Герман.
А что?
Ничего... Ты почему обманул дедушку и бабушку? Ты же обещал им прийти!
Василий Кирикович встревоженно вскинул брови.
Там был обо мне разговор?
Не в разговоре дело. Не хотел идти, не надо было обещать. Они весь день только и оглядывались сюда, всё тебя ждали.
Вечер-то хороший... хмуро отозвался Герман.
А что?
Ничего... Ты почему обманул дедушку и бабушку? Ты же обещал им прийти!
Василий Кирикович встревоженно вскинул брови.
Там был обо мне разговор?
Не в разговоре дело. Не хотел идти, не надо было обещать. Они весь день только и оглядывались сюда, всё тебя ждали.
Понимаешь, я прилег отдохнуть и уснул.
Ты спал, а они плакали.
Плакали?
Конечно. Ты думаешь, им приятно? В общем, сам перед ними оправдывайся, и Герман направился в сарай.
Василий Кирикович последовал за сыном.
Нет, ты все-таки скажи, что они обо мне говорили? допытывался он.
Герман молчал. Ему вдруг вспомнилось все: и хватающий за сердце плач старушек, и страшное просить помощи у мертвых, и скорбные лица деда и бабки, много-много лет проживших в одиночестве. Глухое раздражение на отца полыхнуло в его душе. Захотелось высказать все, что он понял здесь, в Лахте, что открылось ему в этот необычный тяжелый день. Он лег на матрац, закурил.
Я жду, прозвучал в темноте голос отца.
Хорошо. Я скажу. Герман затянулся, и красный огонек сигареты на несколько мгновений осветил его возбужденное лицо. Тебе не приходило в голову, что все, кто здесь живет, считают дедушку и бабушку брошенными тобой, забытыми?
Этого не может быть! дрогнувшим голосом воскликнул Василий Кирикович, но тут вспомнил недвусмысленный намек Митрия и добавил: Так может думать только старик Маркелов. Но что он знает о нашей жизни? Мы же всегда поддерживали со стариками связь.
Какая связь?! Всего месяц назад ты говорил: у них коровка, кабанчик, десятка два кур, полный огород овощей, дед мешками ловит рыбу. А что оказалось?
Кое в чем я действительно ошибся. За эти годы многое изменилось, и впредь мы им будем помогать больше. К тому же, как только мы приехали, я дал им денег.