С другой стороны, даже такой развернутый новостной нарратив, как рассказ запорожцев о бесчинствах поляков в «Тарасе Бульбе», не только формирует «этос» (ценностную рецептивную позицию) слушателей, но служит также и непосредственным призывом к действию (перформативом).
Можно утверждать, что коммуникативная природа новостного дискурса в отличие от историографического или художественного характеризуется конструктивной взаимодополнительностью нарративного и перформативного аспектов высказывания. Сохраняя динамическое равновесие, в одних случаях перевес остается на стороне нарративной информативности, в других перформативной суггестивности. Но оба момента всегда соприсутствуют, иначе речь говорящего, по-видимому, не будет иметь новостной природы.
Текстовая манифестация новостного дискурса представляет собой двойственную нарративно-перформативную конструкцию. Очевидную иллюстрацию выдвинутому положению можно привести из «Капитанской дочки», где комендант крепости, в которой служил Гринев, получает новость (именно так это именуется в пушкинском тексте) следующего содержания:
«Господину коменданту Белогорской крепости
Капитану Миронову.
По секрету.
Сим извещаю Вас, что убежавший из-под караула донской казак и раскольник Емельян Пугачев, учиняя непростительную дерзость принятием на себя имени покойного императора Петра III, собрал злодейскую шайку, произвел возмущение в яицких селениях и уже взял и разорил несколько крепостей, производя везде грабежи и смертные убийства. Того ради, с получением сего, имеете вы, господин капитан, немедленно принять надлежащие меры к отражению помянутого злодея и самозванца, а буде можно и к совершенному уничтожению оного, если он обратится на крепость, вверенную вашему попечению».
Приведенный текст легко членится на фразы изъясняющие ситуацию и повелевающие, но «макроструктура» (ван Дейк) данного дискурса проста и едина: контекстно-функционально перед нами одно сообщение, а не два. При этом прямое обращение в начале письма и приказание в конце делают его очевидно перформативным высказыванием (приказ типичное речевое действие). Однако остальная (нарративная) часть письма, собственно и составляющая его «новость», информативна. Впрочем, перформативность проникает и в нее в форме прямооценочных характеристик самозванца.
Вскоре пушкинские персонажи получают очередное новостное сообщение (на этот раз устное), оттесняющее и ослабляющее, как это обычно происходит, новизну первого:
Батюшки, беда! отвечала Василиса Егоровна. Нижнеозерная взята сегодня утром. Работник отца Герасима сейчас оттуда воротился. Он видел, как ее брали. Комендант и все офицеры перевешаны. Все солдаты взяты в полон. Того и гляди, злодеи будут сюда.
Перформативная сторона этой речи, сконцентрированная в слове беда, почти скрыта за нарративной, однако в силу «алармичности» данного дискурса мы, несомненно, имеем дело с перформативом тревоги, угрозы, мобилизации.
Перформативные стратегии носят принципиально иной характер, нежели нарративные. Соотносительность этих двух стратегий в едином высказывании и составляет, по всей видимости, ключевой аспект дискурсного анализа новостей в качестве речевого (и мультимедийного) жанра культуры.
В начале третьего тома «Войны и мира» (то есть в композиционном центре четырехтомного произведения) нарратор сообщает главенствующую алармическую новость диегетического мира:
12-го июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие.
12-го июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие.
Декларативная оценка, инкорпорированная в повествовательную фразу, адресована не персонажам, кем событие начала войны воспринимается как сверх-новость, вытесняющая все прочие новости, а непосредственно читателю, для которого война 1812 года быть новостью уже никак не может. Для читателя прямооценочная сторона нарративного текста оборачивается его имплицитной перформативностью суггестивным вовлечением в единственно верное, на взгляд нарратора, отношение к повествуемому событию прошлого. Знаменательна аргументация человеческой природой, поскольку перформатив вообще апеллирует обыкновенно не к индивидуальноличностному, а к родовому, «хоровому» человеческому опыту.
В главе XVIII первой части того же третьего тома новостной дискурс являет себя в форме молитвы (перформативный речевой жанр):
Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия, и притом прочитанная неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала.
Референтное содержание дословно приводимой в романе молитвы, несомненно, имплицитно нарративное: это событие нашествия, совершенно чуждое литургическому контексту. Не называемое в молитве прямо, оно в ней присутствует для нас (читателей) благодаря приведенной выше фразе, а для героев благодаря многочисленным слухам. Однако дискурсивная организация молитвенного текста здесь чисто перформативная. И реакция героини соответствующая не информативная, а суггестивная: Наташа не понимала хорошенько, о чем она просила Бога в этой молитве, однако одновременно она