Ставшая народной акция-флешмоб «Бессмертный полк» с первых лет своего проведения не обходилась без селфи, которые делали участники, шедшие в колоннах с портретами своих героев Великой Отечественной войны. В период пандемии COVID-19 и локдауна, когда эту акцию можно было провести только онлайн, селфи стали способом участия в данном мероприятии. Пользователей социальных сетей призывали делать селфи с фотографиями участников ВОВ и выкладывать в своих аккаунтах. Визуальный канон селфи таким образом связывал коллективную идентичность интернет-пользователей с набором образов Прошлого для внешних реципиентов. Масштаб акции показал, что пользователи оказались вполне адаптированы к такому способу демонстрации своей причастности к разделяемым обществом историческим символическим ценностям, так как селфи уже давно стало частью исторической культуры современного мира.
Поскольку селфи это форма личного перформанса перед социальным окружением [Орех, Богомягкова, с. 169], ее уже традиционно относят к эмотивным социальным практикам (например, [Романов, Романова]). Разнообразие селфи с точки зрения эмоций можно структурировать на две стратегии ироничные и пафосные. Такой подход предлагает Д.В. Вольф: «авторов селфи можно условно разделить на две группы: первые показывают свое ироническое отношение к этому, в результате чего происходит снятие пафоса селфи через иронию; вторые ориентированы на серьезность и пафос» [Вольф, c. 376]. Ироничные селфи включают исторический материал в пространство саморефлексии, используя исторические штампы и сюжеты для оценки жизненной динамики. Ирония задается «примеркой» ролей исторических персонажей через включение селфиста в их места памяти или через использование в хештегах аллюзий на исторические события и фейки («варяг», «письмо турецкому султану», «окно в Европу», «Ледовое побоище» и т. п.). Эта стратегия в радикальной версии легко переводит селфи в мем, позволяя использовать фотографию в качестве основы мем-шаблона, а смысловое содержание хештега в подпись к нему. Сообщение селфи в этом случае обыгрывает постмодернистскую интертекстуальность и строится на занижении высокого исторического смысла в рутинных индивидуальных обстоятельствах.
Поскольку селфи это форма личного перформанса перед социальным окружением [Орех, Богомягкова, с. 169], ее уже традиционно относят к эмотивным социальным практикам (например, [Романов, Романова]). Разнообразие селфи с точки зрения эмоций можно структурировать на две стратегии ироничные и пафосные. Такой подход предлагает Д.В. Вольф: «авторов селфи можно условно разделить на две группы: первые показывают свое ироническое отношение к этому, в результате чего происходит снятие пафоса селфи через иронию; вторые ориентированы на серьезность и пафос» [Вольф, c. 376]. Ироничные селфи включают исторический материал в пространство саморефлексии, используя исторические штампы и сюжеты для оценки жизненной динамики. Ирония задается «примеркой» ролей исторических персонажей через включение селфиста в их места памяти или через использование в хештегах аллюзий на исторические события и фейки («варяг», «письмо турецкому султану», «окно в Европу», «Ледовое побоище» и т. п.). Эта стратегия в радикальной версии легко переводит селфи в мем, позволяя использовать фотографию в качестве основы мем-шаблона, а смысловое содержание хештега в подпись к нему. Сообщение селфи в этом случае обыгрывает постмодернистскую интертекстуальность и строится на занижении высокого исторического смысла в рутинных индивидуальных обстоятельствах.
Пафосные селфи демонстрируют серьезное отношение к историческому наследию, культивируют уважение, гордость, патриотизм. Отметим, что в этом направлении актуализируется сакральное измерение памяти о Прошлом, наиболее ярко представленное в религиозной сфере. История религии тесно связана с историей государства, связанные с ней аксиологические комплексы относятся к числу глубинных и наиболее активно защищаемых.
Переход селфи в религиозные практики встречается со множеством барьеров. Эндогенная логика функционирования религиозных институтов играет роль инерционной, сдерживающей силы по отношению к рутинизации новых медиатехнологий в религиозных практиках, длительной полемике по поводу этических аспектов их использования и поиску компромиссных решений. Тем не менее, включенность селфи в повседневную жизнь масс неуклонно и неизбежно отражается на религиозной жизни. Несмотря на неодобрение со стороны православных и католических священников, увлечение селфи становится одним из способов консолидации религиозных сообществ вокруг офлайнового религиозного опыта. Особое значение для нашей темы имеет укорененность религиозных памятников в историческом наследии, его неотделимость от исторического образа церкви.
Однако разворот селфи в сторону религиозной истории отнюдь не обязательно демонстрирует совпадение демаркации ироничной и пафосной стратегии с демаркацией профанного и сакрального. Различия в конфессиональной истории, государственной конфессиональной политике и церковной медиаполитике порождают весьма различные селфи-практики. Контент-анализа 200 селфи, представленных в открытом сегменте «Инстаграма», с хэштегом #holyselfie и #яправославный (#яправославная), проведенный в 2020 г. [Медведева, Тихонова], позволяет установить бытование двух автономных визуальных канонов христианских селфи. Католицизм предлагает типовое селфи, отражающее эгоцентрические и социальные аспекты религиозного опыта, подчеркивающее причастность «Я» к статусным персонам, разделение религиозного опыта с единоверцами и демонстрирующее позитивные эмоции от включения в религиозный контекст. В католических селфи нередко встречается светская одежда селфиста, экспрессивная мимика и невербалика, допускается легкая ирония. Православие предлагает типовое селфи как документацию паломничества, акцентирующее серьезность, интровертность и ортодоксальность религиозного поведения в сакральном контексте. Селфисты предпочитают фиксировать себя в конфессионально одобряемой одежде, сдержанных позах, подчеркивают серьезность собственного отношения к содержанию снимка. Вероятно, эти два канона отражают разные медийные политики церквей Римская католическая церковь со времен послевоенной модернизации активно использовала медийное пространство для подкрепления популярности вероучения, выбирая демократичные формы коммуникации с паствой в медиасфере. Русской православной церкви после распада СССР пришлось изобретать публичное присутствие в медиасфере практически с нуля, ограждая сакральный статус от профанации медиаинструментами и дистанцируясь от агрессивных маркетинговых практик новых религиозных движений за счет нарочитой суровости и сдержанности медиаканона. В целом рассмотренные визуальные каноны формируются за счет активности пользователей, отражая, в первую очередь, их экзистенциальные и коммуникативные потребности и формируя массовый сегмент медиаприсутствия конфессии в социальных сетях.