Во-вторых, эти данные корректирует более масштабное исследование Ч. Шао и соавторов, показавшее роль ботов в распространении контента (проверялось 14 миллионов сообщений, распространяющих 400 тысяч статей в «Твиттере» за десять месяцев 2016 и 2017 гг.). Исследователи идентифицировали в качестве ботов 6 % учетных записей «Твиттера». Их было достаточно, чтобы распространить 31 % информации с низким уровнем доверия в сети [Shao et al.]. Для распространения сообщения боту необходимо от 2 до 6 секунд. Первые минуты существования фейковой новости критический для нее момент, ее распространение примет вирусный характер только в том случае, если пользователи получат несколько сигналов о ее существовании. Скорость работы ботов обеспечивает преодоление этого порога.
Доказательства убедительности фейков, однако, не исчерпывают проблему. Недостаточно сказать, что фейкам верят, необходимо вскрыть социально-эпистемологические механизмы этой веры.
Исследование, проведенное Высшей школой образования Стэнфорда, проанализировало более 7800 ответов учащихся средней школы, колледжа и первых курсов университета в 12 штатах США с точки зрения способности респондентов оценивать источники информации. Его результаты демонстрируют неутешительную ситуацию. Способность молодых людей рассуждать об информации в интернете оценивается одним прилагательным унылый [Evaluating information]. Обмануть их очень легко. Дифференциация сайтов-подделок требует сложных аналитических компетенций, тогда как американская молодежь неспособна отличить новости от нативной рекламы, ученики и студенты не анализируют результаты поисковых запросов, не сравнивают сайты, не оценивают их реквизиты. Результаты Стэнфордской группы по изучению истории образования показывают, что студенты существенно нуждаются в дальнейших инструкциях о том, как лучше ориентироваться в контенте социальных сетей, учитывая его реальные источники и их мотивы. Рассмотренное исследование, на первый взгляд, вскрывает когнитивные основания веры в фейки, демонстрируя дефицит критического мышления у юных респондентов. Возможно, к последнему приводят дефекты современной системы образования, однако мы далеки от идеи о том, что причина низкий уровень IQ испытуемых. К сожалению, у нас нет более ранних данных аналогичных исследований для простого сравнения, но мы можем опираться на гипотезу об изменении социальных оснований познавательной деятельности молодежи в социальных сетях. Во-первых, исследователи сами подчеркивают легкость, с которой опрашиваемые пользуются сетевыми сервисами: ««цифровые аборигены» могут летать между «Фейсбуком» и «Твиттером», одновременно загружая селфи в «Инстаграм» и отправляя текстовые сообщения другу» [Evaluating information]. Во-вторых, навыки такого использования стали массовыми, они формируются очень быстро, нередко в младшем школьном возрасте.
Выдвинем предположение о падении естественной, «фоновой», чувствительности к качеству источников информации, вызванной изменением типового социального опыта пользователя. Длительное время переход к цифровому обществу вынуждал пользователей интернета жить параллельно в разных институциональных мирах производства информации печатных и электронных СМИ. Возможно, это ослабляло формирование технических навыков по оперированию контентом. Но «двойной» опыт пребывания усиливал интуитивную понятность разнообразия игроков информационного пространства и форм их ангажированности. Вовлеченность в практики потребления печатной информации, прошедшей различные фильтры цензуры (от прямой предварительной до отсроченной карательной) позволяла пользователям легче фиксировать конфликты интересов, спонсируемую информацию и прямые заказы на контент. По мере смены поколений в тотально расширяющемся информационном обществе и вымывании культуры печатной книги из пространства повседневности эти навыки утрачиваются. Их ядром становится почти исключительно рационально-аналитическое поле высшей школы и научной деятельности.
Наше предположение подкрепляется данными теоретиков медиа о повсеместности кризиса доверия к СМИ. Этот кризис связан, в основном, с так называемой гибридизацией медиажанров, когда каналы ради роста аудитории легко заимствуют друг у друга форматы [Ильченко, 2018, с. 81]. Жанр в медиасфере это не только стилистическая и дискурсивная конструкция, это особый нормативный строй, обеспечивающий производство признаваемой в качестве достоверной информации. Все основные каналы неэлектронных СМИ давно превратились в самостоятельные институциональные миры, где производство контента предполагает четкое распределение профессиональных ролей и основано на презумпции императивных норм. В итоге достоверность сообщения коррелирует с качеством производственного процесса и репутацией производителей. Смешение жанров подрывает работу этой системы.
Наше предположение подкрепляется данными теоретиков медиа о повсеместности кризиса доверия к СМИ. Этот кризис связан, в основном, с так называемой гибридизацией медиажанров, когда каналы ради роста аудитории легко заимствуют друг у друга форматы [Ильченко, 2018, с. 81]. Жанр в медиасфере это не только стилистическая и дискурсивная конструкция, это особый нормативный строй, обеспечивающий производство признаваемой в качестве достоверной информации. Все основные каналы неэлектронных СМИ давно превратились в самостоятельные институциональные миры, где производство контента предполагает четкое распределение профессиональных ролей и основано на презумпции императивных норм. В итоге достоверность сообщения коррелирует с качеством производственного процесса и репутацией производителей. Смешение жанров подрывает работу этой системы.