Кэндис вздохнула так громко, что это походило на рев дракона. Встав из-за стола, направилась за оранжевыми баночками прописанных таблеток, стоявших в шкафчике над раковиной. Через пару минут ее взгляд затуманился, вернулась отсутствующая и пассивная версия Кэндис.
Возвращаясь домой из квартала богачей, я чувствовала себя еще более одиноко, чем когда-либо в десятом классе. Мой путь лежал мимо кладбища у церкви Святой Моники. Меня тянуло войти в ворота и пройти не только мимо могилы Дженни, но и утолить свое любопытство по поводу надгробия Оливии. Знак на главных воротах гласил, что кладбище ежедневно закрывается на закате. Не обдумывая заранее своих действий, я вошла в ворота. Когда я проходила мимо будки охранника, мужчина в форме глянул на наручные часы и сказал:
Я закрываюсь минут через двадцать, милая.
Я попросила его подсказать, как найти могилу Оливии Ричмонд; ему пришлось посмотреть на компьютере. Он нарисовал на карте линию вдоль дороги, по которой мне нужно идти, чтобы найти ее участок. Он оказался в противоположной стороне от могилы Дженни, расположенной в северо-восточном углу кладбища.
Я торопливо шла по дорожке, ведущей к неподписанному участку, служившему последним пристанищем Оливии. Надгробный камень еще не поставили, но было легко понять, что тут похоронена Оливия, потому что земля была свежей и коричневой, а сверху лежали три букета из розовых цветов.
Я торопливо шла по дорожке, ведущей к неподписанному участку, служившему последним пристанищем Оливии. Надгробный камень еще не поставили, но было легко понять, что тут похоронена Оливия, потому что земля была свежей и коричневой, а сверху лежали три букета из розовых цветов.
Встав на дорожке, я почесала затылок, не решаясь приблизиться к могиле. Было невозможно связать воспоминания о хихикающей, шепчущей Оливии, ее блестящих платиновых волосах и густых ресницах с этой горой земли в пятнадцати футах от меня. Как и в случае Дженни, смерть Оливии не казалась окончательной. Казалось, ее душа бродит где-то неподалеку.
В ту ночь я металась в постели, пока наконец не начала урывками погружаться в странный сон. Я увидела себя в зеркале прежней, такой, какой я была в десятом классе, девочкой с круглым лицом. Отражение шептало какие-то слова, как будто пытаясь мне что-то сказать. Наконец мне удалось преодолеть отвращение к своему образу и наклониться к зеркалу, чтобы послушать.
Я все еще часть тебя, сообщило мне отражение. Оно потянулось ко мне, и я почувствовала его руку на шее и
Я проснулась в холодном поту. Сердце бешено колотилось в груди. Я увидела, что был только час ночи. Вставать в школу было еще очень рано, но в то же время слишком поздно, чтобы выбраться из постели и сходить за стаканом воды, не потревожив маму. Кое-как успокоившись в темноте и тишине спальни, я задумалась о значении своего сна.
Папа искренне верил в психологическое значение снов. С самого нашего с Дженни детства он расспрашивал нас о снах и просил пересказывать ему их во всех подробностях. Мне пришло в голову, что, возможно, мой сон был не про набор веса и превращение в старую МакКенну. Может, он о Дженни. Если бы она не умерла в восемь, то скинула бы вес и стала красивой в то же время, что и я? Похудела бы она и стала популярной до меня?
Гадая, каково было бы ходить в старшую школу вместе с Дженни, я внезапно ощутила, что не одна в спальне. Легкий ветерок бесшумно играл с тонкими занавесками по сторонам от жалюзи над моим окном. Когда он успокоился, комната показалась невыносимо холодной; я словно чувствовала, что в комнате кто-то дышит.
Вдох, выдох. Вдох, выдох.
Я села прямо в постели и не двигалась, гадая, оставит ли оно меня в покое что бы это ни было, если подумает, что я снова уснула. Крепко зажмурившись, я убедилась, что со мной в комнате абсолютно точно что-то было. Слышать его дыхание я не могла скорее, я ощущала ритмичность подъема и спада напряжения в комнате, подобную движению грудной клетки Мокси во сне. Холод комнаты и странное присутствие рядом со мной заставили мои голые руки, лежавшие поверх одеяла, покрыться гусиной кожей.
«Я схожу с ума», решила я. Все эти разговоры о злых духах и предсказании смерти свели меня с ума.
К моему ужасу, на полке, на которой я с детства выставляла музыкальные игрушки, внезапно начала играть музыка. Я зажмурилась еще сильнее, не желая видеть, но и так зная, что керамическая Минни Маус, которую отец купил мне в «Дисней Уорлд», медленно поворачивалась кругами под механическую мелодию «Это маленький мир». Рядом с ней фарфоровая балерина вращалась на платформе под «Танец Феи Драже» из «Щелкунчика». На другом конце деревянная шкатулка для украшений с серебряной звездой на крышке распахнулась сама по себе и начала играть свою версию из «Титаника» «Мое сердце бьется для тебя». Попурри из песен, которые я обожала в детстве, играло, сливаясь в какофонию, хотя я не включила ни одну из фигурок. Жуткая музыка и внезапное включение испугало меня до тошноты. Я была слишком напугана, чтобы издать хоть звук.
Я попыталась убедить себя, что нужно просто выпрыгнуть из постели и включить свет. Пространство между краем кровати и стеной, на которой находился выключатель, составляло каких-то пару футов. Можно все сделать за долю секунды, если просто набраться смелости, отбросить одеяло и кинуться туда. Я решила, что сделаю это на счет пять