Апельсиновые деревца в кадках. Розы. И лакей, что умеет кланяться не угодливо, но сохраняя достоинство.
Здесь были рады гостям вне зависимости от вида их, понимая, что оный вид может оказаться обманом. Здесь умели угадывать желания, порой и те, которые неприлично было произносить вслух. И все знали, что стоит обратиться с просьбой, как ее исполнят. Если, конечно, дорогой гость готов будет расстаться с означенной суммой. Впрочем, здесь и эту готовность умели определять.
И к капризам гостей здесь относились с пониманием. А потому Аргус был удостоен лишь взгляда. Гости, они бывают разными.
Рады вновь видеть вас, госпожа Лазовицкая, седовласый управитель, которого Анна помнила, но удивилась тому, что он запомнил ее, позволил себе улыбнуться. И вас, ваша милость. Велите подавать завтрак?
И к капризам гостей здесь относились с пониманием. А потому Аргус был удостоен лишь взгляда. Гости, они бывают разными.
Рады вновь видеть вас, госпожа Лазовицкая, седовласый управитель, которого Анна помнила, но удивилась тому, что он запомнил ее, позволил себе улыбнуться. И вас, ваша милость. Велите подавать завтрак?
Анна получила нумер с видом на канал.
Окна закрыты, оно и верно, потому как от воды еще тянет сыростью и плесенью, и от запаха этого, который имеет обыкновение впитываться что в дерево, что в ткани, после не избавиться.
Утренний кофий. Свежайшие булочки с желтым маслом, которое тут перемешивают с лимонным соком и цедрой, добавляя приправы, отчего получается совершенно особенный вкус. Анна нигде больше не ела такого.
Варенье из белой смородины. Ягоды ее жемчуга в полупрозрачном меду. И ощущение неги, истома, которая погружает в состояние, весьма близкое ко сну. Ей вновь спокойно и легко, и далекий колокольный звон нисколько не мешает этой полудреме.
Вот только к одиннадцати их ждут, и надо бы собираться. Вновь оживает страх: а ну как услышит Анна что-то такое, что разрушит ее и без того расколотую нелепую жизнь? Избавит ее от остатков иллюзий, чтобы окончательно убедить, что с самого начала жизни она, Анна, была обречена?
Страх отравил последний глоток кофе. Страх заставил судорожно метаться между теми двумя платьями, которые Анна взяла с собой. Страх оглушил, парализовал, лишил воли.
И исчез, стоило появиться Глебу. Ныне он был в черном, и тяжелый траурный цвет этот лишь подчеркивал бледность его кожи.
Знаете, сказала Анна, мне что-то совсем не хочется никуда идти.
Как и мне, Глеб протянул руку.
Белые перчатки.
А у самой Анны серые, в тон платью, которое гляделось бы бедно, если бы не ткань. Тончайшая шерсть а в Петергофе и весной было довольно прохладно была расшита шерстяной же нитью.
Серое на сером. И узор этот скорее угадывался, нежели был различим. В свое время именно это свойство всецело и очаровало Анну.
Тогда, быть может
Позволим минутной слабости нас одолеть?
Тепло его рук чувствовалось через тонкую ткань.
Нет, Анна вздохнула. Пожалуй, это будет неправильно
Экипаж ждал. Конный. И черный лоснящийся жеребчик замотал головой, зафырчал, почуяв опасного зверя. Анна даже понадеялась, что конь заупрямится и они все же никуда не поедут, но возница шикнул, и жеребчик успокоился.
Ехать было недалеко.
Дымы рассеялись. День выдался солнечным, что в Петергофе было редкостью немалой. И солнце теперь наполняло чаши дворов, высвечивая серые стены добела. Оно плескалось в окнах и витринах, ложилось лужами света под ноги и копыта.
Хочу предупредить вас, Глеб тоже обзавелся тростью, тяжелой, темной, с черненым же набалдашником, моя сестра непростая женщина. Возможно, она пожелает побеседовать с вами, однако помните, что вы ничего ей не должны.
А вы?
Не знаю, он отвернулся. Который год пытаюсь себя убедить, что все долги я раздал, но
Не выходит?
Увы.
Она изменилась.
Раздобрела.
И тонкое некогда лицо Натальи округлилось. Появились пухлые щеки, наметился второй подбородок, пролегли тончайшие морщинки в уголках глаз.
Впрочем, их Наталья прятала за очками.
Круглыми такими, забавного вида очочками, в которых Глеб был всецело уверен стояли простые стекла. Но за стеклами было легко прятаться, а прятаться Наталья умела.
Здравствуй, она, к счастью, не стала протягивать руку, понимая, что целовать ее Глеб не будет, что нет в нем должного почтения к ее сану, что видит он перед собой не игуменью Ольгу, но сестру Наталью.
Здравствуй, он коснулся губами пухлой щеки, от которой пахло сдобой. Рад, что ты ответила. Это Анна моя сестра Наталья
Ольга, поправила Наталья. Игуменья Ольга. Он все никак не смирится с тем, что я избрала собственный путь.
Она умела казаться мягкой.
Обман. Все ложь, и темные эти одежды, которые должны были бы знаменовать смирение, но шелка и шерсть в понимании Глеба плохо с таковым соотносились, как и четки из драгоценных камней.
Впрочем, он всегда был предвзят.
Когда мой брат обратился ко мне с просьбой, то я собиралась ему отказать. Дела мирские не касаются тех, кто предает себя в руки Господа. Однако речь идет не только о спасении тела, сколь понимаю
Наталья говорила, разглядывая Анну с немалым интересом.
Наталья говорила, разглядывая Анну с немалым интересом.