Отца не стало зимой. Он быстро сгорел, подхвативши обыкновенную простуду, но по своему упрямству отказавшийся лечить ее.
Куда? И так дурра баба целителями бредит, а ему и распареной репы на грудь довольно.
На похороны явился Платон. Повзрослевший. Похорошевший. Какой-то удивительно чужой и тем великолепный. Он держался с легкой снисходительностью и обнять себя не позволил, лишь коснулся теплыми губами ее щеки.
Что теперь делать станешь? спросил он, озираясь в доме. И всем было понятно, что ныне дом этот тесен. Собравшиеся на поминки соседи шушукались, обсуждая Платошин костюм с пиджаком и светлою рубашкой, его галстук, его ботинки и калоши, тросточку, котелок, самого его и Переславу, рядом с братом глядевшуюся жалко.
Она понимала. Не злилась.
Не знаю, ответила честно. Жить?
Дело-то было, и в последний год она прочно освоила его, пусть и без особого желания, но ботинки получались ладными, а что еще надо? Ей и малости хватит.
Продавай, сказал Платон. И поехали со мной.
Куда?
Мне предложили место при лечебнице. Квартирку дают. Махонькую пока, но это только начало, только денег надо. Хорошее место стоит
Продать дом получилось быстро, хотя и выручили за него куда меньше, чем Платон надеялся.
Ничего, сказал он. Хватит. Займем у кого
Занимать не пришлось. Переслава отдала свое золотое колечко, купленное мужем, и материно присовокупила.
Платон принял его и даже приобнял сестру:
Ничего, погоди немного. Вот поднимусь, и заживем по-человечески. Куплю тебе платьев, выезд свой заложим. Будешь у меня жить королевной.
Она согласилась. Она согласилась бы и так, лишь бы не одной, лишь бы рядом с человеком, в служении которому единственно видела свое предназначение.
Сперва жили в махонькой комнатушке, куда Платон если и приходил, то лишь затем, чтобы провалиться в тяжкий сон. Он работал на износ, подчиненный одной цели выйти в число лучших.
Переслава занималась нехитрым хозяйством, после стала помогать хозяйке квартиры, женщине серьезной, однако немощной, за что и получила немалое послабление, а затем и полное освобождение от квартирной платы.
Спустя год комнатушка сменилась на крохотную квартирку в доходном доме, пусть и расположенную под самой крышей, тесную до невозможности, но все ж свою.
Та на другую, попросторней. И на третью.
Платон менял и лечебницы, всякий раз начиная если и не с низов, то почти. И пускай не было у него ни связей, ни нужных знакомств, которые многим облегчали существование, их заменяло упорство.
Переслава не помнила, в какой именно момент она бросила работу, сосредоточившись всецело на очередной квартирке. И пусть брат вновь же появлялся в ней редко, но появлялся же.
Чистота. Горячая еда. Одежда, которой становилось все больше, а за нею требовался глаз да глаз. Прачки-то не со всякой тканью справиться способны были, да и то порой по скудоумию, порой из откровенной вредности, но портили дорогие чесучовые жилеты, а уж шерстяные пиджаки и вовсе норовили кипятком обварить.
Купила бы ты себе чего, говорил Платон в те редкие дни, когда им случалось вдвоем сиживать за накрытым хрусткой белой скатертью столом. Они пили чай из кружек, расписанных цветами, гляделись в сияющие бока самовара, который Переслава топила сосновыми шишками, и не было для нее моментов в жизни лучше, счастливей.
Зачем мне? У меня все есть. А тут в лавку Харитонова сорочки завезли, из тонкого льну, аглицкие до того хорошие. Я тебе пару возьму?
Он кивал. Он давно уже отстранился от всех этих хозяйственных забот, сосредоточившись всецело на том, что умел делать лучше всего. Оно и верно. К чему ему о сорочках думать, если Переслава есть? Она и их купит, и кальсончики с начесом, поелику осень предсказывают дюже холодную, и носки с подвязками.
Ну а сама обойдется простым платьем. К чему ей невеститься? Чай, не девка. Переслава не обманывалась: ее бабий век давно уж перегорел, оставивши после себя мучительную боль где-то в груди, но так оно и к лучшему. Она не завидовала старым подругам, с которыми изредка переписывалась, когда заняться вовсе было нечем, их многочадности и хозяйствам, она была счастлива своею маленькой семьей.
А зимой Платон привел девицу.
Глава 23
Она мне сразу не понравилась. Переслава поднимала тонюсенькие ленточки кожуры, отправляя их в ведро. Такая востроглазенькая. Стала, ручки сложила, мол, сама скромница. Только небось по-настоящему скромные девки поодиночке с мужиками не шастают.
Гудели мухи под потолком, то приближаясь к полоскам ткани, пропитанным смесью сахарной воды и клея, то возвращаясь к окну.
Сестра милосердия работали они вместе. Любовь. Жениться вздумал. Только я-то сразу поняла, что никакой там любви и нет Переслава кинула очищенный клубень в воду, и ушел он беззвучно, без всплеска и брызг. Это мужики наивные. Им пару слов ласковых скажешь, они и готовые поверить, что любят их безмерно. А бабы народишко хитроватый. Да и то видела, как он глядит. Не было там любви. Вот тебе крест, не было!
Она перекрестилась широко, размашисто.
Я ему так и сказала. Потом. После. Раз уж пришло время жениться, оно-то, конечно, надобно, потому как мужик в годах да бессемейный доверия не внушает, но так можно б кого поприличней найти. Небось не хвост собачий, целитель, он тогда в госпитале Святой Матроны служил, это уже после выше позвали. Но все одно я б с соседями погутарила, узнала б, у кого девки в года вошли. Поглядела б, чтоб и ладные, и здоровые, и хозяйство вести умели. А любовь дурота это.