Я никогда не испытывал страха ни перед мотыльками, ни перед какими-либо другими насекомыми. Иначе я не сумел бы проделать свои манипуляции с саквояжем Сайласа Уэбба. Фобии были мне несвойственны. Меня не пугали ни тесные замкнутые пространства, ни высота, ни даже моя детская спальня, когда слабый огонь в камине отбрасывал на стены тени пугающих форм. Эти силуэты были моими старыми знакомыми.
Неожиданное появление мотылька заставило меня вздрогнуть, но вдруг в первый раз в жизни сам вид этого существа вызвал у меня отвращение. Крошечный хоботок, торчавший между подрагивающими крыльями, был мне омерзителен. Когда я услышал, как насекомое бьется о стенки абажура из пергаментной бумаги, с которыми оно полностью слилось, меня передернуло.
Я не стал читать вечернюю газету возле лампы, потому что от одной мысли, что мотылек вьется возле моей головы, становилось не по себе. Я решил лечь спать, но, когда складывал газету, заметил дату. Отчего-то она показалась мне знакомой, хотя я никак не мог сообразить, с чем она связана, но посреди ночи я проснулся оттого, что точно вспомнил: именно двадцать четвертого октября умер Сайлас Уэбб, и виновен в его смерти я.
Я потянулся и включил прикроватную лампу. Выпью стакан воды и снова усну, подумал я. Царила тишина. Я постарался выбросить из головы мысли о памятных датах, но не успел я снова лечь, как мне на лицо опустилось что-то подрагивающее, легкое, да так там и осталось.
Эта ночь послужила началом тому, что я мысленно назвал «преследованием». По вечерам и по ночам мотыльки не давали мне покоя, и со временем они становились все крупнее. Я никогда не мог предсказать их появление: они возникали бесшумно, исподтишка, неотвратимо, всякий раз заставая меня врасплох. Порой они исчезали на несколько дней, иногда на неделю или две, отчего я расслаблялся и убеждал себя, что в происходящем нет ничего странного или зловещего. Бывают года, когда осенью ос почти нет, зато в другую их засилье достигает масштабов стихийного бедствия. С мотыльками то же самое. Наверняка существует естественное объяснение, скажем, связанное с благоприятной температурой или с количеством пыльцы. Кто знает?
Эта ночь послужила началом тому, что я мысленно назвал «преследованием». По вечерам и по ночам мотыльки не давали мне покоя, и со временем они становились все крупнее. Я никогда не мог предсказать их появление: они возникали бесшумно, исподтишка, неотвратимо, всякий раз заставая меня врасплох. Порой они исчезали на несколько дней, иногда на неделю или две, отчего я расслаблялся и убеждал себя, что в происходящем нет ничего странного или зловещего. Бывают года, когда осенью ос почти нет, зато в другую их засилье достигает масштабов стихийного бедствия. С мотыльками то же самое. Наверняка существует естественное объяснение, скажем, связанное с благоприятной температурой или с количеством пыльцы. Кто знает?
Но потом не успевал я успокоиться, как один из них заставлял меня подпрыгнуть, внезапно вылетев из чулана. Или я замечал мотылька, неподвижно застывшего на занавеске или притворяющегося мертвым на рукаве моего пальто. Я боролся с ними, разбрызгивал отраву, а когда удавалось, топтал их ногами или прибивал. Чем дольше все это продолжалось, тем сильнее мной овладевал страх. Я перестал посещать старую часть научной библиотеки, после того как мотылек вылетел из открытой книги. По ночам я задергивал занавески медленно, с помощью палки. Я спал плохо, в мои сны то и дело впархивали мотыльки, превращая их в кошмары. В темноте насекомые садились на мои руки и лицо, и в конце концов я стал спать, зарывшись под одеяло и дрожа от страха.
Постепенно я начал бояться и других существ, покрытых пухом: птиц, грызунов, даже кошек. Я больше не в состоянии был работать. Мое сердце билось стремительно, нервы были измотаны от постоянной бдительности и тревоги.
Так продолжается уже некоторое время. Но сейчас, когда я пишу эти строки, съежившись в полутьме за письменном столом, я вижу, что уже половина одиннадцатого. Я провел значительную часть этого майского вечера, глядя в окно на сад и цветущие, покрытые молодой листвой деревья, потому что выйти на воздух я не могу. Меня охватил странный паралич: эти приступы случаются со мной каждый день ближе к вечеру. Тело будто медленно сковывает льдом. Я не в состоянии ходить. Если сажусь в кресло, то потом не могу встать. Руки меня не слушаются, шея не поворачивается. Я вижу, слышу, дышу, но не могу издать ни звука.
В этом беспомощном состоянии я буду пребывать до утра. Я пытался убежать, но стоит мне шагнуть к двери, как меня сразу разбивает паралич. Небольшая передышка наступает, только если я не покидаю квартиру.
Хозяйка приносит мне еду, и каждый день мне удается уделить несколько часов работе.
Но даже если бы неведомая сила позволила мне сбежать, куда бы я отправился? Где бы скрылся? За мной не охотятся, на меня не нападают. Нет, безопаснее всего оставаться в моей комфортабельной тюрьме. Я даже был бы вполне счастлив, если бы не сгущающиеся сумерки, убыль света и приближение ночи. Потому что в это время я обречен выносить пытку, которой подверг его. Мотыльки появляются из каждой трещины и щели, из-за занавесок и из пространств между складками ткани, из-под подушек и кресел, из книг и из-под картин, с ковра и половика. Их все больше и больше, они будто рождаются из пылинок, летающих в воздухе. Меня окутывают вздымающиеся, роящиеся, трепещущие облака насекомых, они садятся на меня, застревают в волосах и оставляют следы пыльцы на моей коже. В их беззвучной атаке ощущается угроза, и я становлюсь их беспомощной жертвой. Мотыльки не причиняют мне вреда только нагоняют страх. Иногда от них исходит едва уловимый запах праха и тлена. Мотыльки юркие, живые, с поблескивающими бусинками глаз, но одновременно они мертвые, иссохшие. Иногда мне чудится, что в узоре их крыльев и тел я различаю призрачный образ Сайласа Уэбба, но это, безусловно, фантазия, вызванная моим воспаленным разумом и неконтролируемым страхом.